Обо всем по порядку: Репортаж о репортаже

Какой разговор, вратарь — последняя надежда коман­ды, о нем так прямо и говорят: «выручил» или «не выручил». Он живет общими интересами с командой, может быть в ней влиятельным человеком, капитаном, как был Яшин в свое время, как Дасаев в «Спартаке» и в сборной. Однако в ремесле своем, вратарском, он —один, сам по себе. Вратарей тянет друг к другу, их разговор особенный, и на футбол они смотрят по-своему, и игра у них своя, и переживания иные, чем у остальных мастеров. Сколько мне ни приходилось слушать Анато­лия Акимова, Алексея Хомича, Алексея Леонтьева, Льва Яшина, Владимира Маслаченко, Анзора Кавазашвили, о матче — вкратце, общими словами, а о вратарях — хоть час, хоть два, малейшее движение помнят, разберут. И всегда с сочувствием, с готовностью войти в положе­ние, оправдать, ну а уж если «пенка», то с горечью, словно и они виноваты, что посрамлен человек их профессии.

Пожалуй, все-таки есть право говорить о советской вратарской школе. Школа эта не в каких-то специаль­ных учебных группах, не в штате преподавателей и уж конечно не в велеречивом рассусоливании о «неиссяка­емом роднике» и «непрерывающейся эстафете». Школа в том, что у нас издавна сложился не отвлеченный, не расплывчатый, а по-рабочему точный образ классного вратаря, и каждый юноша, дерзнувший встать между тремя штангами, знает уровень, достигнув которого, можно заслужить признание. Среди полевых игроков терпят тех, кто «так себе», но вратарь с подобной аттестацией — это невыносимо, беда да и только, одни страдания. И юные вратари вкалывают, помня, что прощения им не будет, ничто не поможет, если не тянуться за Яшиным, не повторять его гордое труже­ничество.

Обязан признаться, что Ринат Дасаев долго как вратарь внушал мне сомнения. И вряд ли я смог бы внятно объяснить, что мне мешало считать его надеж­ным. Когда сомнения улетучились, я понял их причи­ну. Его тонкая фигура, его тонкое лицо почему-то наводили на мысль о возможности рисовки, опромет­чивости, легкомыслия. Наверное, потому так казалось, что все вратари, которых я прежде видел, были сложе­ния более внушительного, с лицами обветренными, резкими, грубоватыми. А тут человек ну прямо-таки нежный. Что если — везун? Верно, ни в «Спартаке», ни в сборной лишних голов не пропускал. Но каков ока­жется, если вдруг угодит под град ударов?

Своими сомнениями я ни с кем не делился и уж тем более не позволял себе их выразить в журналист­ской работе. Да и смешно было бы, когда Лев Яшин, не размышляя, твердо как-то мне сказал: «Дасаев? У нас — лучший!», когда Николай Петрович Старо­стин, начальник «Спартака», столь же твердо отозвал­ся: «Ринат — человек умный, и в коллективе ведет себя умно и играет с умом».

Потом еще один разговор с Яшиным. И такое его рассуждение:

— Труднее теперь стало вратарей оценивать. Матч идет, сидишь смотришь: вратарь без дела, пустяками занимается. Тут хлоп — мяч в сетке. И непонятно, что за вратарь?

Яшин произнес это, как ему свойственно, мягко, с улыбкой, не настаивая, скорее недоумевая.

А для меня его слова были дорогим подтверждени­ем того, над чем думал.

Так отличаются ли нынешние вратари от старых голкиперов?

Да, отличаются. И сильно. Говоря попросту, пре­жде вратари были в игре, в деле чаще, чем теперь, им чаще били.

Защитники играли против нападающих «один в один», до «чистильщика» додумались позднее, и ве­роятность прорыва, выхода прямого к воротам была не то что велика, а постоянна. Да и наличие пяти (потом четырех) нападающих, каждый из которых чув­ствовал себя обязанным оправдать свое наименование, свой номер на спине ударом по голу, —  все это обес­печивало вратарям полную занятость. Если сейчас вратарь в течение матча отобьет два-три сильных уда- pa, он удостаивается печатных похвал. Прежде это дало бы повод отозваться, что он прохлаждался, без­дельничал.

Если до сих пор фамилии Трусевича, Идзковского, Акимова, Хомича, Никанорова, Маргания, Леонтьева, Зубрицкого, Иванова, Макарова окружены нимбом по­чтительности, то это потому, что в каждом матче они совершали подвиги, кидались в ноги, отбивали удары в упор, ныряли в свалку — словом, показывали себя невероятными храбрецами.

В Льве Яшине сошлось решительно все, чтобы вылепить образ всем миром признанного вратаря. Все — это преданность делу, бесстрашие, неуязвимость перед славословием, готовность признать, что сплохо­вал, неприятие бесчестности в любом виде, уважение к противникам, привычка к тренировочному труду, высокий рост, длинные руки, чуткость тела к ответу на пущенный в его сторону мяч, называемая реакцией, и даже то, наконец, что, будучи рожден для вратар­ского занятия, дорожил этим и ни на что другое не отвлекался.

И тем не менее, думаю, лепка его образа оттого удалась в полной мере, что он поднялся в то время, когда вратарям, а значит и ему, много били. Он вырос на том, что отразить десяток «мертвых» мячей за матч — не доблесть, а норма. Он никогда не кидался с упреками на своих товарищей-защитников, и, если гол забивали, его длинная фигура выражала смущение и досаду, виноватым он считал себя одного.