Обратная случайность. Хроники обывателя с примесью чертовщины. Книга вторая. Новеллы

Настал день икс, то есть среда. Ребята были наготове. Вечерело. Родион наблюдал за конюхом, а Максим у себя дома на заднем дворе под навесом в старом ведре готовил клейстер. Убедившись, что Ермил двинулся обычным маршрутом до кума, Родион прибежал к Максиму, и они стали выдвигаться на исходную позицию. Как только Надя спустила пса и зашла в дом, Родион приоткрыл калитку и выманил Барбоса на улицу. Специально захваченным ремешком он привязал его к соседскому дереву. Кобель вёл себя смирно. Поставив возле калитки бутафорскую лавочку, ребята начали сноровисто мазать Надин забор клейстером, и заклеивать штакет полосками бумаги. На калитке бумагу закрепили кнопками, так как клейстер мог вызвать подозрения. Вскоре Надин забор стал неотличим от забора Ермилова. Перебежав ко двору конюха, они стали маскировать его забор чёрной бумагой, раскатав рулон по длине, и закрепив его на штакете обычными канцелярскими кнопками. Проделав работу, они стали ждать. Родион с Барбосом затаились возле соседского куста сирени, а Максим спрятался под забором через дорогу. Редкие прохожие на них не обращали внимания. Ожидание тянулось минут сорок. Наконец появился Ермил. Как и предполагалось, он прошёл мимо своего двора, и завернул к Наде. Звякнула щеколда, и он вошёл внутрь. Барбос разволновался, но Родион зажал ему пасть, и на ухо шептал, что ещё не время. Как только Ермил ступил на крыльцо, Родион приоткрыл калитку, и запустил исходящего злобой кобеля с напутствием: – «Куси его». Вечернюю тишину взорвал свирепый лай и человеческие крики, но ребятам было не до них. Родион лихорадочно срывал полоски бумаги и засовывал в ведро с остатками клейстера. Максим перебежал дорогу, схватил лавочку и утащил её за угол метров за сто от места событий. Затем вернулся к забору Ермила, и стал отрывать чёрную бумагу. Дело у него шло быстрее, чем у Родиона, но и тот скоро прибежал за угол к месту сбора. Они отнесли все эти остатки бутафории на свалку за южной окраиной станицы, и сожгли на небольшом костре. Доску от лавочки хозяйственный Максим выбрасывать не стал. Разными путями они разошлись по домам, и только спустя время узнали о дальнейших событиях в Надином дворе.

За, вроде бы пустяковый, оговор конюх расплатился с избытком. Возникшие из этого случая проблемы мучили его довольно долго. Со своей кроткой женой у Ермилова не было скандалов, потому что она была не ревнива. Но женщина она была здравомыслящая, и не поверила в морок, якобы наведённый бабой Фросей. Поразмыслив, она пришла к естественному для женщины выводу, что муж крутил с Надей шашни. Семейная идиллия для конюха закончилась. Дошло до того, что он, под натиском жены, продал дом и купил такой же на другом конце станицы. Работу тоже пришлось поменять.

Недели через две после событий, у Нади хорошо подошло тесто. Она обрадовалась, и, как обещала, передала начальнику письменную благодарность Куропаткину за то, что грамотно отвёл от неё Мучную порчу. Более того, она принесла в милицию тарелку вкусно пахнущих пирожков и попыталась угостить сотрудников, но все до одного отказались под предлогом, что не принимают взяток. На самом деле Надю боялись, никто не знал, что у неё на уме, могла и пургену подсыпать. Удивлённый Перелазов вызвал Куропаткина, и тот, посмеиваясь, рассказал всё, попросив майора о нераспространении, особенно про снятие порчи. Перелазов, не приняв смешливого тона, сказал серьёзно,

– Говорил я тебе про этого гадёныша, а ты не верил. Порчу наводит колдуньям на зависть. Надо будет дома лампочку под карнизом повесить, номер освещать, чтобы кто-нибудь ушлый морок не навёл.

Другая история произошла в августе того же года. Дело было рядовым из числа бытовых пьяных драк. Колхозный учётчик Кошкин приревновал к своей жене кума, объездчика того же колхоза по фамилии Бзык, и избил его с нанесением телесных повреждений средней тяжести. Вдобавок он сломал ребро своей жене. Следствие было недолгим, потому что Кошкин сразу признал свою вину. Следователь быстро оформил этот заурядный случай, и передал дело в суд. С учётом положительной характеристики и прочих смягчающих обстоятельств, ему дали один год «химии». Куропаткин не занимался этим мелким делом, сама по себе драка не была из ряда вон выходящих. Его заинтересовала предыстория к ней, которой, на его взгляд, суд не уделил внимания как следует. Что-то в ней было не так. Цепляла какая-то неправильность, возможно даже чертовщина.

Кумовья много лет жили дружно, а потом в одночасье стали врагами на всю жизнь. Даже на суде они загрызлись относительно велосипеда, и почему-то обуви. Судья призвал их к порядку, и попросил Кошкина говорить по делу. Тот, красный от возмущения, отвечал,

– А дело простое. Захожу во двор, глядь, а они милуются, как эти самые…. Он, значит, воспользовался моим пьяным состоянием, а сам к моей жене пришёл, и давай лабуниться. Ну, а я, значит, и это…. А у кого бы сердце не зашлось? Это уж потом вроде бы выяснилось, что я погорячился. И всё равно сомнения у меня.