Обратный отсчет

Мороз пробрал старшего лейтенанта, невзирая на сорокаградусную жару. Не сознавая, что и зачем делает, он выскочил на открытое пространство, образовавшееся после таранов погибшего Побратима, и, почти не целясь, открыл огонь по силуэтам гази, видневшимся на холме среди зарослей. Злость, ненависть, отчаяние, желание отомстить за погибших товарищей — все это клокотало в душе, и когда пулеметный магазин опустел, старлей, бешено матерясь и петляя на ходу, как заяц, ринулся назад.

Добравшись до «мертвой зоны» под обрывом и не думая в эту минуту о том, что уязвим для вражеских гранат, Хантер рванул шпеньки «лифчика», вытащил пару «фенек», выдернул чеки и, отсчитав «пятьсот один, пятьсот два», отправил одну за другой адресатам. Наверху рвануло, посыпались камни и посеченные осколками ветки, послышались яростные крики. Не теряя времени, он воткнул «крайний» магазин и выскочил из укрытия, поливая огнем все, что шевелилось. Не успел пробежать и два десятка шагов, как духовский «подарок» рванул там, где он только что разбрасывался гранатами.

«Смотри-ка, обиделись!» — с каким-то ожесточенным весельем подумал Хантер, прислушиваясь к близкому посвисту осколков, развернулся и, прибавив скорости, помчался к «своему» КрАЗу.

Под грузовиком было спокойно — тяжелая машина своей многотонной массой защищала от пуль и осколков. Адлер, по-прежнему без сознания, лежал у колеса, сжимая в руке гранату. Девочка-афганка сидела, испуганно прижавшись к его окровавленному боку, из раны на ножке сочилась кровь, но не сильно — должно быть, от жестокого нервного потрясения мышцы самопроизвольно сократились, сдавив сосуды.

Подняв резиновый жгут, валявшийся возле раненого, Хантер наложил его на детскую ножку и перетянул, окончательно остановив кровотечение. Перевязать рану оказалось нечем — ни одного индивидуального пакета под рукой. Отстегнув магазин от «окурка», он забрал у Адлера и гранату — его собственный боезапас закончился, несмотря на то что в каком-нибудь метре над головой, в кунге, находился целый арсенал.

Огонь «духов» тем не менее продолжался. Отсюда, из-под колес, старший лейтенант мог видеть, как лениво горят окутанные черным дымом «наливники» и отстреливаются из своих укрытий военнослужащие поредевшей колонны. Впрочем, и «духи», не то понеся солидные потери, не то очухавшись от действия наркотика, уже не казались такими агрессивными и настырными, как в начале боя. Сменив тактику, гази залегли вдоль дороги и занялись методичным добиванием наших раненых, которые не смогли доползти до укрытий, а заодно — палили уцелевшие «наливники».

Осторожно постреливая одиночными и перемещаясь от колеса к колесу, Хантер смог оценить их тактику. Вначале «духи» прошивали емкость несколькими трассирующими пулями, в результате топливо в цистерне загоралось. Затем опытные «охотники за цистернами» выжидали несколько минут, чтобы цистерна разогрелась до соответствующей температуры. Тогда из «зеленки» раздавался гранатометный выстрел, цистерна взлетала на воздух, пламя заслоняло полнеба.

Несмотря на то что интенсивность боя начинала падать, Хантеру показалось, словно длится он уже много часов. Только когда вдали послышались характерные звуки двигателей «вертушек» и звенящее эхо лопастей, рассекающих воздух, он взглянул на часы — с момента первых выстрелов прошел час с небольшим. Вертолеты приближались, послышались разрывы НУРСов[103]— и звучали они как музыка, от которой все поет внутри и хочется пуститься в пляс. Только тогда он почувствовал, какая чудовищная жара стоит под раскалившимся на солнце КрАЗом, а вместе с этим — иссушающую жажду и усталость…

Как только вертушки зашли на штурмовку, «духи» немедленно отступили, а с двух сторон на помощь разбитой колонне уже подходили советские и афганские войска. На ближайшую высотку из вертолетов высадилась группа десантников, взяв под прицел окрестности; деловитые и невозмутимые, как удавы, комендачи[104]принялись налаживать дорожное движение. Выбравшись на четвереньках на свет божий из-под спасительного КрАЗа, Хантер вытащил «своих» раненых — Адлера и афганскую сироту. Оба были без сознания.

Среди мешанины изувеченной и уцелевшей техники суетились военные медики, подбирая тяжело раненных и оказывая первую помощь «легким» и контуженным. К старлею тут же бросилась женщина — прапорщик медицинской службы — вместе с солдатиком-санитаром, и, как ни странно, он узнал ее — именно она осматривала его на ПКП армии на пакистанской границе в апреле. Петренко так и не понял, чего от него хотят, и тут же перенаправил медиков к «своим». Чуть позже сообразил, в чем дело, — он был с ног до головы забрызган кровью Адлера и застреленного в упор гази.

Когда раненых забрали, старлей с трудом присел на чью-то бесхозную каску, ему внезапно стало худо — руки и ноги противно подергивались, каждая клеточка тела мелко дрожала.

«Раньше за мной такого не водилось, — мутно подумал старлей. — Должно быть, сказывается нервное напряжение…»