Обратный отсчет

Они говорили обо всем на свете. Билли рассказывала Люку, как психология со временем научится исцелять душевные болезни, а он ей – как люди однажды полетят на Луну. Оба вспоминали тот роковой гарвардский уик-энд, изменивший их жизнь. Говорили о войне и о том, когда же она кончится: Билли считала, что теперь, когда сдалась Италия, Германия долго не продержится, Люк с этим соглашался, но полагал, что понадобятся годы, чтобы вытеснить японцев с Тихого океана. Порой они выбирались куда-нибудь в бар вместе с Энтони и Берном и там до хрипоты спорили о политике – совсем как в старые добрые времена в Гарварде. Как-то раз на выходные Люк уехал в Нью-Йорк повидаться с семьей, – и Билли так по нему скучала, что чувствовала себя почти больной. С Люком она могла и обсуждать серьезные темы, и беззаботно болтать, и делиться задушевными чаяниями: она не уставала от его общества, и ей никогда не было с ним скучно.

Впрочем, пару раз в неделю они ссорились. Ссоры всегда развивались одинаково – точь-в-точь как та первая размолвка в отеле. Люк бросал походя какое-нибудь замечание, которое ее обижало, или строил планы на вечер, не посоветовавшись с ней, или заявлял, что лучше ее разбирается в чем-то – будь то радио, автомобили или теннис. Билли горячо возражала; Люк говорил, что она делает из мухи слона. Ей становилось еще обиднее: она пыталась объяснить, что ее так задело, а он начинал чувствовать себя, словно пленный на перекрестном допросе. В пылу спора Билли порой преувеличивала, и Люк ловил ее на этом. «Вот видишь, – говорил он, – с тобой просто нет смысла спорить: ты готова нести любую чушь, лишь бы настоять на своем!» Поворачивался и уходил, уверенный в своей правоте. Однако буквально через несколько минут Билли раскаивалась в своей горячности: она бросалась за ним, уговаривала простить ее и снова стать друзьями. Поначалу он выслушивал ее с каменным лицом; но скоро ей удавалось его рассмешить, и оба забывали о ссоре.

Ни разу за этот месяц Билли не была у Люка в отеле, а если целовала его – то лишь в людных местах и целомудренно, едва прикасаясь губами к губам. Но и от такого поцелуя, и даже от простых прикосновений внутри у нее становилось жарко и влажно. Билли знала, что, стоит зайти хоть на шаг дальше – и она уже не сможет остановиться.

В промозглом октябре, сменившем солнечный сентябрь, Люк получил новое задание.

Об этом она узнала в пятницу после обеда. Билли выходила с занятий, а Люк поджидал ее в холле Корпуса Кью. По его лицу она сразу поняла: что-то случилось.

– В чем дело? – прямо спросила она.

– Я возвращаюсь во Францию.

– Когда?.. – почти с ужасом прошептала Билли.

– Вылетаю в понедельник рано утром. Вместе с Берном.

– Господи боже! Мне казалось, с тебя уже хватит!

– Опасность меня не пугает, – ответил он. – Только с тобой жаль расставаться.

К ее глазам подступили слезы. Она судорожно сглотнула.

– Два дня…

– Мне надо собрать вещи.

– Я тебе помогу.

И они пошли к нему в отель.

Едва за ними закрылась дверь, Билли схватила его за свитер, притянула к себе и запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя. На этот раз в их поцелуе не было ничего целомудренного. Билли ласкала его губы языком, а затем раздвинула свои губы, впуская внутрь его язык.

Она скинула пальто. Под ним было голубое платье в вертикальную белую полоску, с белым воротничком.

– Прикоснись к моей груди, – прошептала она.

Люк изумленно застыл.

– Пожалуйста! – взмолилась Билли.

Сильные ладони легли на ее маленькую грудь. Билли закрыла глаза, сосредоточившись на своих ощущениях.

Когда он убрал руки, она открыла глаза и впилась в него взглядом так, словно хотела навсегда запомнить каждую черточку его лица – синеву глаз, прядь черных волос, падающую на лоб, твердый подбородок, нежный изгиб губ…

– Подари мне свою фотографию, – сказала она вдруг. – У тебя есть фото?

– Как-то я не привык носить с собой собственные фотографии, – с улыбкой заметил Люк и добавил с нью-йоркским выговором: – Кто я, Фрэнк Синатра?

– Ну, хоть какие-то снимки у тебя должны быть!

– Кажется, есть семейное фото… Подожди минутку! – И он скрылся в спальне.

Билли пошла за ним.

На чемоданной полке – там же, вспомнила Билли, где она видела его месяц назад – лежал потертый чемодан из коричневой кожи. Люк достал серебряную рамку, открывающуюся, как книжка. Внутри были две фотографии; одну из них он протянул Билли.

Снимок был сделан три или четыре года назад: Люк здесь был моложе, еще с округлым мальчишеским лицом, в рубашке-поло. С ним – пожилая пара, наверное, его родители, мальчики-близнецы лет пятнадцати и маленькая девочка, все в купальных костюмах.

– Нет, я не могу ее взять! – воскликнула Билли, хотя ничего ей так не хотелось, как заполучить эту фотографию.

– Я хочу, чтобы она была у тебя. Ведь я – часть своей семьи.

– Ты брал ее с собой во Францию?

– Да.

Можно ли лишать Люка такой драгоценности? Билли уже знала, что не откажется, но будет хранить эту фотографию, как святыню.

– Покажи мне другую, – попросила она.

– Что?

– В этой рамке две фотографии.