Люк поколебался, однако открыл рамку. С фотографии, вырезанной из Рэдклиффского ежегодника, на Билли смотрела она сама.
– Ее ты тоже брал с собой во Францию? – прошептала Билли. Ей трудно было говорить; горло сжалось.
– Да.
Слезы брызнули у нее из глаз. Так, значит, все это время он носил ее фотографию с собой, рядом с фотографией отца и матери! А она даже не подозревала, что столько значит для него!
– Почему же ты плачешь? – спросил Люк.
– Потому что ты меня любишь, – ответила она.
– Это правда, – сказал он. – Я боялся тебе признаться. Но я люблю тебя – люблю с той самой ночи, когда мы ездили в Ньюпорт, и с того дня, когда началась война.
– Вот как? – вскричала Билли; ее страсть обратилась в гнев. – Значит, ты полюбил меня еще тогда – и бросил! Как ты мог?!
– Если бы мы с тобой начали встречаться, это разбило бы сердце Энтони.
– К черту Энтони! – Изо всех сил она заколотила кулачками по его груди, хоть он, кажется, вовсе не чувствовал ударов. – Как ты мог? Мерзавец, негодяй, как ты мог поставить счастье Энтони выше моего?
– Это было бы подло!
– Из-за тебя мы потеряли два года! – По ее щекам струились слезы. – А теперь у нас с тобой два дня – всего два разнесчастных дня!
– Раз так, не стоит терять времени. Перестань реветь и поцелуй меня.
Она обвила руками его шею и приникла к его губам. Они целовались, ощущая на губах соленый вкус слез.
Люк начал расстегивать на ней платье.
– Пожалуйста, просто порви! – прошептала Билли; она не могла больше ждать.
Он рванул – и пуговки посыпались на пол. Еще один рывок – и на пол полетело платье: Билли стояла в одном белье и чулках.
– Ты уверена, что этого хочешь? – серьезно спросил Люк.
– Да, да! – вскричала Билли, страшась, что он передумает в последний миг. – Пожалуйста, не останавливайся!
Он нежно уложил ее на кровать и лег сверху, приподнявшись на локтях и глядя ей в глаза.
– Знаешь, – сказал он, – у меня никогда еще никого не было.
– Не беда, – ответила она. – У меня тоже.
В первый раз все произошло быстро; однако вскоре обоим захотелось еще. На этот раз они занимались любовью неторопливо: Билли сказала, что хочет испытать все возможное, подарить ему все известные наслаждения, разделить с ним все, что могут разделить мужчина и женщина. Они занимались любовью два дня подряд, почти без перерывов, сходя с ума от страсти и горя, зная, что, быть может, никогда больше не увидятся.
В понедельник рано утром Люк улетел. Билли проплакала два дня.
А два месяца спустя она поняла, что беременна.
18.30
– Да, мы с тобой были близки, – тихо ответила Билли, спускаясь вместе с ним по лестнице.
У Люка пересохло во рту. Он представил себе, как держит ее за руку, вглядывается в ее лицо, озаренное свечой, целует ее, смотрит, как соскальзывают с ее плеч бретельки лифчика. Эти мысли вызывали чувство вины – в конце концов, он женат! Но жену свою он даже не помнил; а Билли стояла перед ним – живая, смеющаяся, пахнущая чем-то чистым и сладким.
Они дошли до входной двери и остановились.
– Мы любили друг друга? – спросил Люк.
До сих пор в лице Билли легко читалось каждое ее душевное движение; теперь оно вдруг померкло, стало похоже на закрытую книгу, сквозь обложку которой ничего не увидишь.
– Разумеется, – ответила она вроде бы беззаботно, однако он уловил в ее голосе нотку то ли горечи, то ли тревоги. – Для меня никого больше не существовало.
Как он мог позволить ей уйти?! Это казалось страшнее, чем лишиться всех на свете воспоминаний!
– А потом ты передумала?
– Потом я повзрослела. И поняла, что никаких Прекрасных Принцев нет, а есть только мужчины, получше и похуже. Порой они надевают сверкающие доспехи, но, если приглядеться, нетрудно разглядеть на них ржавчину.
Ему хотелось узнать все, до мельчайших подробностей… Увы, пришлось бы задать слишком много вопросов.
– И ты вышла замуж за Берна?
– Да.
– Какой он?
– Умный. Других мужчин у меня не бывает – с дураками скучно. И сильный – достаточно сильный, чтобы бросить мне вызов. – Она улыбнулась тепло и задумчиво.
– Почему же вы разошлись?