Обычай умирать

— Странно, что Штаркман никуда не уезжает, — задумчиво произнесла Рахимова. — Ведь он должен понимать, что своим долгим присутствием в отеле вызывает подозрения.

— Я думаю, что понимает, — ответил Дронго, — и, возможно, делает это нарочно. Во всяком случае, человека с таким ростом и внешностью, да еще и приехавшего из Израиля, не заметить практически невозможно.

— Мне тоже кажется это подозрительным, — кивнула Наира.

— Нормально. Он всего лишь представитель своего патрона, который прислал его сюда своеобразным связным. Несчастный человек. Потерял единственную дочь. И еще супруга тяжело заболела. Все это сделала бомба Хаджирова. И зачем Блехерману все его деньги и успехи, если он останется один, без родных людей? Подозреваю, что другой человек мог бы просто сломаться. А он держится. По иудейским понятиям, самоубийство — страшный грех, вот ему и приходится жить с такой болью.

— Представляю, сколько подобных печальных историй у вас было в жизни, о скольких трагедиях вы знаете, — пробормотала Наира.

— О многих, — печально согласился Дронго. — У людей есть такой глупый обычай — умирать. Говорят, что человек ничего не чувствует и не понимает. Просто закрывает глаза, и наступает тьма. Без боли, ощущений, переживаний и звуков. Все, что было миллионы лет до вас, будет и после вас. И более всего страдают ваши родные и близкие, которые не могут и не хотят смириться с вашим отсутствием.

— Вы боитесь смерти? — неожиданно спросила Наира.

— Если я боюсь летать… — попытался отшутиться Дронго.

— Я серьезно, — перебила она, испытующе глядя на него.

— Вы же наверняка знаете мою биографию, — пожал плечами Дронго. — Я бывал в некоторых историях, которые не принято вспоминать. Иногда мог погибнуть, иногда приходилось стрелять, чтобы выжить. Особо храбрым я себя не назову, но и трусом тоже не был, как мне кажется. Просто уходить раньше положенного не хочется. Обидно и глупо. Но не все и не всегда зависит от нас. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, я скажу, что, наверное, боюсь. Но не делаю из своего опасения всеобъемлющего чувства страха, иначе трудно будет существовать, тем более заниматься делом, которое я люблю.

— Вы стреляли и убивали? — не поверила Наира.

— Я не ношу с собой оружия. Мы же в салоне самолета.

— Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю.

— Не помню. Лгать не хочу, а говорить правду тоже не особенно хочется. Всегда считал, что оружие только мешает нормальному общению. Хотя иногда оно спасало мне жизнь.

— Тогда другой вопрос. Насколько я знаю вашу биографию, вы несколько раз были ранены. В том числе очень тяжело в Нью-Йорке. Это правда?

— Возможно, это тоже слухи, — снова попытался отшутиться Дронго.

— Нет, — упрямо сказала Наира, — не слухи. Я видела вашу спину и места от ранений. Это далеко не слухи.

— «Бандитские пули», — пробормотал он, — так, кажется, говорили в хорошем фильме Эльдара Рязанова. Хотя это были не совсем бандитские. И стреляла в меня женщина. Очень хороший профессионал. Луиза Шернер. Ее до сих пор не могут найти, хотя прошло уже более четверти века. Возможно, ее давно нет в живых, а возможно, она летит с нами в этом самолете. Хотя русского языка она, по-моему, не знала. И если даже жива, то ей сейчас должно быть под семьдесят. Много для профессионального киллера.

— Значит, у вас с женщинами особые отношения.

— Да, — нахмурился Дронго, — особые. Ведь в моей жизни была и другая женщина, которая спасла мне жизнь. И я об этом тоже всегда помню.

— Она жива? — несколько ревниво спросила Наира.

— Она меня не просто спасла, она пожертвовала собой ради меня. И это тоже часть моей жизни. Она погибла. И это тоже было очень давно.

— Я права. У вас действительно особые отношения с женщинами.

— Особые отношения с женщинами были у моего отца, — улыбнулся Дронго. — Ему было уже восемьдесят, когда он попал в больницу. Мама ходила по коридорам и искала симпатичных врачей, санитарок, посетительниц. Увидев красивую женщину, она просила ее войти в палату, чтобы папа улыбнулся. Он любил и ценил красивых женщин. Однажды он признался мне, что в детстве попробовал какое-то блюдо с чесноком, и оно ему очень понравилось. А после четырнадцати лет он ни разу не притронулся к чесноку. За шестьдесят семь лет! Ни разу!

— Почему? — заинтересовалась Наира.

— Я тоже задал этот вопрос. И тогда он признался, что был в постоянной готовности целоваться с женщинами и не мог допустить, чтобы от него так плохо пахло. Тоже урок на всю жизнь.

— Вы его очень любили, — поняла Наира.

— Да, — кивнул он. — Теперь понимаю, что я не просто его любил. Мы были друзьями. Настоящими друзьями, какими иногда бывают мужчины. Когда доверяешь друг другу все свои тайны, все свои страхи, все свои надежды. Когда веришь в своего друга абсолютно. Наверное, сейчас у меня такие отношения с Эдгаром Вейдеманисом, которому я доверяю абсолютно. Но отца я действительно очень сильно любил. Иногда он приходит ко мне во сне, и мы с ним разговариваем. В последнее время приходит все реже и реже.