Обычные люди

Подобно многим мужчинам, Майкл имел привычку, находясь дома, поправлять мошонку, придавая ей более комфортное положение. Это был интимный жест, но ему казалось, что он имеет полное право заниматься этим у себя дома, что тут такого, только вот Мелисса терпеть этого не могла.

– Послушай, – раздраженно бросил он, – у меня есть пенис, ясно?

– Я знаю. И очень тебе сочувствую. Почему бы тебе просто не держать его при себе, а? Почему тебе постоянно нужно напоминать мне о нем таким откровенным образом?

Ему показалось, что сейчас как раз идеальное время (раз уж они вышли на эту тему) для признания, которое при сложившихся обстоятельствах получалось каким-то не совсем таким, как он планировал, словно с толикой чего-то мерзкого. Он хотел внушить ей раскаяние, в самом деле напомнить о важности этой самой мошонки, о том, что ею пренебрегают, вынуждая искать другое отверстие.

– Ну, кто-то же должен про него помнить, – произнес Майкл. – На самом деле кое-кого он заинтересовал…

Тут он затих, упустив мошонку из пальцев, так что потребовалось снова поправить ее, нервным движением, что вызвало у Мелиссы даже большую ненависть, чем само содержание его исповеди, которая в этот момент казалась какой-то проходной и маловажной.

Она холодно рассмеялась:

– Вот как? И что, ты теперь с кем-то встречаешься?

Вид у Майкла сделался смирный, словно у мальчика в ожидании наказания, и в то же время самодовольный: он хотел этого наказания.

– Я бы не сказал, что я с кем-то встречаюсь. Я с ней не встречаюсь

. Просто пару раз… кое-что было. Вот и все…

Но Мелисса словно бы уже не слушала. Она маниакально выравнивала стопку подложек, доводя ее до идеала и даже не глядя на него. Ее лицо утратило осмысленность, в нем проступило что-то темное.

– Подложки лежат ровно, – сказал Майкл. – Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Это был просто дурацкий заскок, я чувствовал, что мне нужно чье-то внимание. – Он подумал о песне Джона Ледженда, играющей у него в голове, о «Number One»: ему казалось, она будет созвучна финалу его объяснений. – И я хотел, чтобы ты об этом узнала, тогда мы смогли бы…

И она снова засмеялась, на сей раз даже захихикала – и помотала головой. У Мелиссы была манера хихикать, когда ее мозг загромождали сильнейшие чувства – разочарование, гнев, обида, отвращение, голод.

– Мужчинам кажется – они лучше, чем трава, – проговорила она.

– Что?

– Есть такие стихи. Это У. С. Мервин. Мужчины и правда думают, что они лучше, чем трава. Теперь я очень четко понимаю, что означает эта строчка. Я ее не очень поняла, когда впервые прочла, но она мне понравилась, так что я ее запомнила. Собственно, я имею в виду – почему ты думаешь, будто мне не наплевать? Трава растет. Деревья стоят как стояли. Ветер дует. Вы, мужчины, почему-то считаете, будто весь мир сводится к вашему члену. Ну, а я тебе сообщаю: нет, не сводится. И ты можешь избавить меня от всех подробностей и от эмоциональной предыстории. Честно, я в порядке. Майкл, ты спокойно можешь размахивать им, где тебе вздумается. Откровенно говоря, так у меня будет одной заботой меньше.

Майкл опешил. Где ее раскаленная лава, где лавина? Где ее чувства, ее сердце, черт побери?

– Погоди минутку, – произнес он. – Ты меня любишь?

– Что? – Она уже собиралась удалиться на кухню, но при этих словах опять повернулась к нему, помедлила в дверях, на фоне яростного свечения рыжего пола.

– Ты меня любишь?

– Почему ты спрашиваешь именно сейчас?

– Потому что я хочу знать. Серьезно. Мне это интересно. Ну?

Лицо у него как-то исказилось, будто став старше, чем всего несколько минут назад. Он казался потрепанным и слабым. Мелиссе стало жаль его, и вдруг ей во всей полноте представилась далекая картина их огромной любви, и от этого ее охватила грусть. Ей не хватало его. Ей не хватало их. В каком-то смысле ей стало обидно, ведь раньше Майкл принадлежал ей благодаря этой любви, но сейчас обида не ощущалась как собственная, скорее как то, что положено испытывать. Кто она, на самом-то деле, изнутри? Ее словно было две: одна где-то вдалеке и тонет, а другая – здесь, на переднем плане.

– Сейчас ведь не совсем идеальное время для того, чтобы задавать мне такие вопросы, как по-твоему? – спросила она.

– Конечно, она тебя любит, папочка, – донесся тоненький голос откуда-то сзади, сквозь двойные двери – из ванной. Дверь распахнулась, послышалось клацанье костылей, и появилась Риа: голая, предплечье опирается на костыль, другая рука держится за ручку двери. Влажные черные кудри распущены и гладки, ниспадают ей на лицо, словно доисторический водопад, черный и медленный. Глаза – огромные, выпуклые, сияющие; ресницы – словно сажевые лучи восходящего солнца. Она была видением юной смуглоты, самой прекрасной сломанной вещью из всех, какие они видели в жизни.

– Привет, – негромко произнес Майкл, опускаясь на корточки, протягивая к ней руку, точно к спасителю.

Она неловко запрыгала к нему. Ему хотелось разрыдаться. Чудовищно видеть, как твой ребенок хромает.