Обжалованию подлежит

Михаил-Михайло с первых дней их маршрута оценил подтянутость Машиной матери, ее независимую повадку, манеру гордо вскидывать голову, причесанную волосок к волоску. Чертам лица не отказал в привлекательности, но предпочел бы видеть их не такими уж строгими. Хотя, возможно, его, Михайла, персона — вот именно, что его, — вызывала особое неодобрение. Да, пришлось отнести выказываемую ею суровость на свой счет. На чей же еще?

Оксана, в свою очередь, не могла не признать внешних достоинств не ко времени объявившегося у дочери кавалера. Сказать, что очень пригож, будет неверно, однако ж и не урод. Никак не объявишь его малоприметным. Если по справедливости, статен, широкоплеч. А уж голос певуч на тот же манер, как было и будет в их родимых краях.

«Однако, земляк, каков ты ни есть, дочку за тебя отдавать не спешу. Грех ее, малую, от матери отрывать. Так уж сразу и полюбила навек? Так уж, не разобравшись, и замуж?»

Эдаких дурочек лишь помани, не скупись на конфеты, на разлюбезные речи — сердечко и дрогнет. Уперлись взглядом в гладкий палубный пол, стянув на груди концы шали, Оксана разрешила себе покостить современную молодежь. Сама не стара, но все же… Нынешним неведомо, каким чудом способна быть годами выстраданная любовь. Представляют ли они, легковерные, до чего умоляюще может вдруг раззвенеться ложечка, опущенная в стакан, каким выразительным бывает звяканье той же ложечки при падении на паркет, подправленный суконкой в ожидании гостя?..

Как она его в тот вечер ждала! Сколько ожидала от встречи!

И все же опомнилась. Вовремя вмешался «стоп-кран». Справилась, затормозила, покончила. Но жить продолжает, существует с неотступной болью тут вот под шалью — в глуби. В ушах звучат сказанные с не меньшей болью слова: «Нет мне от вас избавления».

Тебе, Машенька, далеко еще до настоящей любви.

Михайло сидел и прикидывал, с какими намерениями его подозвала к себе Машина мать, почему так долго манежит. Наконец послышался голос:

— Ближе к обеду я ее все-таки подниму. — Кинула на напрягшегося соседа не слишком ласковый взгляд. — Разбужу и отчитаю как следует. Прежде не позволяла себе без предупреждения невесть когда заявляться домой. А сейчас напоследок… Порядок, по-вашему? Усилю надзор. Из столовой без задержки на пристань. Не удастся ей увильнуть от прогулки по Ярославлю. — Продолжила, осердясь: — Город подревнее Москвы.

— Я его пытался рассмотреть, когда мы проезжали в первую ночь после Москвы. Было темно, как в забое. В Ярославле картинная галерея, говорят, что твоя Третьяковка.

— Что вы особо уважаете в Третьяковке?

— Подряд всю продукцию. Открытки, какие оттуда к нам завозили, все приобрел. К зиме обещали художественные альбомы.

— В натуральном виде с картинами не знакомы?

— В Москве пока не бывал. — Помедлил и с вызовом: — Теперь уж не миновать.

«Не миновать» Оксана предпочла не услышать. Важно было поточней разузнать, как он — жених! — живет-поживает в своем горняцком краю. При всей своей прямоте и открытости она, изображая полное равнодушие, пустилась в разведку:

— Давно вы, земляк, в этом самом… в Забойске?

— Я старожил. Можно сказать — ветеран. Прибыли мы бригадой по комсомольским путевкам почти что в голую степь. Первое задание — колышки забивать.

— Как вас там разместили среди голой степи?

— Обосновались. Не неженки. Лично я обитаю в вагончике по сей день.

— В вагончике?

— Ну и что?

Негоже будет хвастать перед этим героем, что их с Машенькой вскорости ожидает двухкомнатная квартира с водяным отоплением, с горячей водой, с лифтом, балконом…

— Ну и что? — повторил Михайло. — Наш первый поселок, куда я попал, прозвали «жилье на колесах». Отлично живем. Имеем передвижную столовую на сто пятьдесят посадочных мест. Горячая пища подъезжает по рельсам в эдаких бидонах да термосах.

Высокие, объемистые, отнюдь не домашней емкости термосы, бидоны и чайники знакомы Оксане по ее пребыванию на Каменном острове. Только и это не тема для разговора. Ни посуда, ни постылое казенное варево.

Хватит! Сейчас ты туристка, каждый твой вдох вбирает внутрь всего твоего существа бодрящие теплоходные запахи, незагрязненный ничем кислород. К тому же ты получаешь совсем неплохое трехразовое питание.

— Значит, довольны Забойском?

— Забойск-Антрацит становится богатырем. — Уселся удобней, развернул крепкие плечи. — Достраивается Дворец молодежи. Это покамест комсомольские вечера да всякие викторины проводим прямо под небом, конечно, в теплый сезон. А что? Под небом оно размашистей. Закинешь голову, а в вышине разные там созвездия, глядишь, и месяц усмехнется тебе.

— Мама, пляши!

Откуда ни возьмись — Машенька! Успела пройтись утюгом по костюмчику, гребенкой по волосам. Розовая, умытая, сна ни в одном глазу. В руке веером два почтовых конверта. Стало быть, перебрала груду корреспонденции на столике при изгибе лестницы. Минуют пристань, матрос несет туда свежую почту на смену живо расхватанной пассажирами.

— Пляши, говорят! Мне написали девчонки, тебе от Насти Грачевой. Когда успела ей маршрут сообщить?