Очарование тьмы (ЛП)

— Только он протянул мне книгу и перевод, я сразу заподозрила неладное. Мне тут же стало муторно. Опять зазвучали шаги зверя, и на последних куплетах меня всю трясло от ярости.

— Ты прочитала, что меня принесут в жертву.

Она кивнула.

— Я вырвала последнюю страницу и отшвырнула ему книгу. Крикнула уничтожить, как и сказал канцлер, и бросилась прочь. Дар, которому я так верила, обманул меня подлейшим образом. Предал!

— Венда тебя не обманула, матушка. Вселенная напела ей мое имя, а она — тебе. Сама ведь сказала, что имя мне как нельзя подходило. Кто-то должен был его обрести, так почему не я?

— Потому что ты моя дочь. Я бы отдала свою жизнь, но твою — ни за что.

Я взяла ее за руку.

— Мама, я хочу, чтобы пророчество сбылось. Это мой выбор, и ты знаешь. Помнишь, о чем ты молилась в день моего бегства? Чтобы боги перепоясали меня мощью.

Она посмотрела на мою забинтованную руку у себя на коленях и помотала головой.

— Но это… — В ее взгляде бушевали страхи, зревшие годами.

— Почему ты не сказала отцу?

На глазах у нее опять заблестели слезы.

— Не доверяла ему? — продолжила я.

— Опасалась, что не сдержит тайну. Мы расходились во мнениях на счет совета и часто из-за этого спорили. Он будто не на мне женился, а на них, и тяготил к ним сильнее. Книжник согласился, что лучше молчать. Слова «преданная своим родом» могли быть о ком-то высокопоставленном.

— И тогда вы с книжником решили меня отослать.

— У нас почти получилось, — вздохнула она, покачивая головой. — Я надеялась, что в день свадьбы ты уедешь прочь от любых врагов, если те и впрямь существовали. В могущественном Дальбреке тебя уберегли бы от всего. Но когда я со всеми любовалась твоей кавой, вспомнила строку «отмеченная когтем и лозой винограда». Всегда думала, это про шрам от розг или звериной лапы, но у тебя среди вензелей и узоров затесались на плече дальбрекский коготь и морриганская лоза. Я твердила себе, что это пустячное совпадение — кава ведь смоется через пару дней. Так хотелось в это верить.

— Но за меня все равно помолились на твоем родном языке. На всякий случай.

Мать кивнула, усталое лицо изрезали морщины.

— Я верила в свой план, но последствий знать не могла. Вот и молила богов, чтобы перепоясали тебя мощью. А когда король Джаксон перенес тебя на кровать, и я увидела, что с тобой сделали…

Она зажмурилась.

— Я с тобой, матушка. — И обняла ее, утешая, как она утешала меня столько раз. — Шрамы — что шрамы? Пустяк. Я о многом сожалею, но не о своем имени. Вот и тебе не стоит.

Внезапно отец пошевелился, и мы обернулись к нему. Мать, подсев, и погладила его по волосам.

— Брансон? — В ее голосе скользнула надежда.

В ответ — лишь бессвязное бормотание. Отцу не лучше. Мать снова поникла.

— Договорим потом, — предложила я.

Она отрешенно потрясла головой.

— Я хотела быть рядом с ним, но придворный лекарь запретил. Сказал, больному нужен покой. — Вдруг она уставилась на меня, ожившие глаза искрились яростью. — Голову лекарю с плеч. Казню их всех.

Я кивнула. Мать наклонилась к нему и запечатлела на лбу поцелуй; зашептала ему что-то на ухо, хоть он не слышал и, возможно, не услышит уже никогда. Как стыдно, что я называла его жабой.

Я удивленно глядела на них, не двигаясь с места. Глаза матери переполняла отчаянная тревога. А с какой нежностью отец тогда произнес «моя Реджина», хотя был в бреду. Они правда любили друг друга. Как же я раньше не понимала?

Я глянула на королевского книжника, уже час сидящего на каменном полу.

— Вижу, пальцы еще при вас.

Поморщившись, он вытянул ногу и размял бедро.

— Вы с прислужничками умеете убеждать. Теперь мне можно шевельнуться?

— Знаешь, я всегда тебя презирала. — Я обожгла его взглядом. — Презираю и сейчас.

— Не удивительно. Приятным человеком меня не назовешь.

— Ты меня тоже ненавидел.

Он помотал головой и дерзко ухватил мой взгляд.

— Никогда. Вы мне докучали, выводили меня и откровенно игнорировали, но меньшего я и не ждал. Я на вас давил — пусть порой излишне, не спорю. Ваша мать запретила даже говорить о даре, я и не говорил. Развивал другие ваши сильные стороны.

Нет, рано мне тушить ненависть. Я упьюсь ей, как дурной привычкой, обгрызу этот ноготь до мяса. Напитаюсь ей как следует, хотя за обманом книжника уже нащупываю правду.

— Встать, — приказала я как можно суровее. — Договорим в твоем кабинете. Бывшем кабинете. Моя мать отдыхает.

Книжник поднялся с трудом, затекшие ноги его не слушались. Я велела стражнику помочь.

Он разгладил мантию, лишь бы вид стал чуть благороднее, и посмотрел на меня. Выжидал.

— Мать считает, вы сможете все объяснить. Сомневаюсь. — Я положила руку на кинжал. — Если будете лгать, лгите убедительно.

— Мне не придется.

Ну вот, узнаю прежнего книжника: того, кто в ответ на любую шалость поднимал крик и брызгал слюной. Только я обвинила его, что он посылал в Венду книжников, он побагровел и как воскликнет:

— Никогда!