По пути я расспрашивала торговцев, где остановились кочевники, но не находила тех, кто был мне нужен. Наконец, обратившись к старику, украшавшему заклёпками кожаную уздечку, уточнила: «Я ищу племя Дихары».
Он оторвался от работы и показал резцом вдоль стены.
— Там, в самом конце.
Моё сердце радостно подпрыгнуло, но только на миг, уж больно мрачным стало его потемневшее морщинистое лицо. Я бросилась вперёд. Вила, Аделина и солдаты едва поспевали за мной.
Вскоре я поняла, почему старик так помрачнел. Лагерь прятался под сосновыми ветвями, но ни одну из них не украшал колокольчик. Ни разноцветных лент, ни трепещущих на ветру медных дисков — голые ветки. Дымящегося в центре чайника тоже не было. И ни одного шатра — только три обгоревшие кибитки-карвачи.
Рина сидела на бревне у костра с одной из молодых матерей. Неподалеку Тевио ковырялся в грязи острой палочкой. Позади кибитки, скорее чёрной, чем пурпурной, мужчина с младенцем, примотанным к поясу, ухаживал за лошадьми. Кочевники выглядели понуро.
Я повернулась к стражникам и попросила их не приближаться:
— Пожалуйста. Там что-то случилось.
Оглядевшись, они неохотно согласились постоять в стороне. Аделина с Вилой остановились перед ними в качестве своеобразного заслона.
С колотящимся сердцем я подошла к костру.
— Рина?
Просияв, она вскочила навстречу и прижала меня к своей полной груди так крепко, словно и не собиралась выпускать. Затем, чуть отстранившись, снова взглянула мне в лицо. Глаза ее блестели.
—
— Да, я жива. Но что здесь случилось? — я не сводила глаз с обугленного фургона.
К тому времени возле нас собралось ещё несколько человек, включая Тевио, который то и дело тянул меня за юбку. Рина подвела меня к огню, усадила на бревно и начала рассказывать.
К ним в лагерь явились всадники, венданцы. Таких она раньше никогда не видела. Дихара вышла навстречу, но они разговаривать не стали. Показали маленький нож. Сказали, что помощь врагам Венды не должна остаться безнаказанной. Убили половину лошадей, подожгли палатки, фургоны и ушли. Рина с остальными, похватав одеяла и всё, что под руку попало, пытались сбить пламя, но карвачи сгорели в мгновение ока. Спасти удалось лишь три.
Когда я услышала про маленький нож, во рту появился тошнотворный солоноватый привкус. Нож Натии! К концу рассказа я едва сдерживала ярость. Для Комизара одной смерти мало. С каким удовольствием я убила бы его снова! В гневе я всадила кулак в деревянную стену карвачи.
—
— Дихара? Где она? Что с ней?
В глазах Рины появилось то же мрачное выражение, что и у того старика.
Меня словно под коленки ударили, я покачала головой:
— Нет, только не это!
— Она жива, — в тот же миг успокоила меня Рина, — но жить ей, наверное, осталось недолго. Она и так стара, а когда тушили пожар, сердце не выдержало. Пока оно бьется, но слабо. С заставы лекарь приходил, да благословят его боги, но и он ничего не смог сделать.
— Где же она?
Внутри карвачи царил полумрак, лишь тонкое голубое пламя мерцало в чаше сладко пахнущего жира, отгоняя дух смерти. Я внесла ведро теплой воды с пряными листьями.
Она лежала, опираясь на подушки, в глубине кибитки. Легкая, как перышко, как серая зола, которую вот-вот сдует ветерком. Наблюдая за нами, по углам пряталась смерть. Выжидала. Казалось, к миру живых Дихару привязывают лишь длинные серебристые косы. Придвинув табуретку, я поставила ведро. Дихара открыла глаза.
«Вы же слышали, что она сказала. Дайте девушке козьего сыра».
При воспоминании о первых услышанных от неё словах у меня перехватило дыхание. «Вы же слышали, что она сказала».
Дихара была одной из немногих, кто и впрямь меня слышал.
— Тебе нехорошо. — Я промокнула ей лоб тряпицей, смоченной в ведре с водой.
Выцветшими глазами она изучала моё лицо.
— Ты проделала долгий путь, а сколько ещё впереди… — Её дыхание сбилось, она медленно моргнула. — Далеко, далеко…
— Я держусь только благодаря той силе, которой ты меня наделила.
— Нет, — прошептала Дихара, — она всегда была в тебе… глубоко.
Её веки опустились, словно устав от собственного веса.
Я прополоскала тряпицу и отерла ей шею; изящные складки отмечали годы, прожитые на этой земле. Тонкие морщины на лице сложились в искусно вычерченную карту, древнюю, но пока не устаревшую. Мир пока нуждается в Дихаре, ей нельзя ещё уходить.
Иссохшая рука тихо легла поверх моей, холодная и невесомая, как бумага.
— Малышка Натия… поговори с ней, — произнесла больная, не открывая глаз. — Не позволяй ей винить себя. Она всё сделала правильно. Правда описала круг и заключила её в свои объятия.
Зажмурившись, я поднесла к губам её тонкую, почти прозрачную руку. Кивнула, сглатывая горький комок.