Очертания последнего берега. Стихи

но мир, когда мы вдвоем, воспринимается совершенно иначе.

Я не знаю, что творится сейчас —

между нами любовь?

Или произошла революция?

Начинается новая эра?

После нашего разговора

ты пошла и купила биографию Робеспьера.

Знаю только, что покорность судьбе

улетучилась с легкостью шелушащейся кожи,

И это меня наполняет неистовой радостью,

ни на что не похожей.

Я знаю, что сейчас открывается новый срез истории,

для которого еще не найдено слово.

Сегодня и на неопределенное время

мы входим в другой мир, и я знаю, что в нем

все разрушенное можно построить снова.

Смысл борьбы

Были ночи, когда мы забывали о смысле борьбы, о цели.

Мы дрожали от страха, на огромной равнине одни.

Наши руки болели.

Были робкие ночи и ночи смелее, чем дни.

Как кувыркается в воздухе сбитая пулей птица,

Перед тем как упасть и разбиться о камни дорог,

Ты шатался, о чем-то простом говоря, не чувствуя ног,

Прежде чем рухнуть на землю и в пыль повалиться.

Я держал твою руку и отпустить не мог.

Нужно было найти новый угол атаки,

Выйти из боя, пойти в направленье Добра.

Я помню наши дешевые пистолеты из Чехословакии,

Это было почти вчера.

Свободны и крепко связаны общей болью старинной,

Шли мы голой равниной.

От каждого шага звенела, растрескавшись, вся земля.

А до войны, товарищ, здесь были поля.

И, точно крест, стоящий в земле,

                         превращенной в камень,

Я держался, брат, до конца,

Держался как крест железный с раскинутыми руками.

Сегодня я возвращаюсь в дом своего Отца.

Возрождение

I

“Вид из окна поезда: поля…”[123]

Вид из окна поезда: поля.

Пюре из зелени. Зеленый суп.

Такие бесполезные детали (деревья и пр.)

плавают, словно комки в супе.

Может стошнить.

Как далеко восторг детских лет! Восторг

при виде проплывающего в окне пейзажа…

Корова лезет на другую… Этим тварям

решительно ни до чего нет дела!

Соседка напротив смешна.

Линия ее бровей образует причудливую дугу,

как и линия рта со зло опущенными углами.

Уверен, что она с наслаждением

выцарапала бы мне глаза.

Больше не смотреть на нее. Что, если она опасна?..

Лампочки[124]

Лампочки расположены по центру потолка скоростного поезда, словно отпечатки шагов геометрического животного – животного, созданного, чтобы освещать человека.

Лапы животного – прямоугольники со слегка закругленными углами, равно отстоящие друг от друга, как если б то были следы. Время от времени между ними появляется кружок, как будто животное, словно гигантская муха, то там, то тут прикладывало к потолку свой хобот.

От всего этого, надо признаться, веяло весьма тревожной жизнью.

“Станция «Бусико»…”[125]

Станция “Бусико”. Жидкий свет на сводах, выложенных белой плиткой, казалось – жуткий парадокс – струился вверх.

Едва заняв место в вагоне, я, как по команде, уставился на ковер – серый резиновый ковер, усеянный кружками. Кружки были слегка выпуклыми. Вдруг мне почудилось, что они дышат. Я снова сделал усилие, чтобы себя урезонить.

“Новости, словно сухую хвою…”[126]

Новости, словно сухую хвою,

Комментатор слепой рукой

Обрушивает на миллионы голов.

Мне страшно, я уши заткнуть готов.

Восемь часов я слышу радиовой

Агрессивных жестоких слов;

Солнце в зените, как за глухой стеною.

Зеленоватое небо имеет вид

Воды в бассейне при легкой подсветке.

В горле от кофе саднит.

Стреляют. Снайперы метки.

Подсветка руин и могильных плит.

“Я по дому крутился юлой…”[127]

Я по дому крутился юлой:

В моей памяти трупы за место под солнцем сражались,

Не оставляя надежде ни пяди;

За окнами женщины громко ругались, глядя

На “Монопри”,[128] закрытый еще зимой.

В тот день наступил столбняк.

Пригород, отданный бандам, лежал мертвецом.

Я чувствовал, как

Пахнет напалмом; мир наливался свинцом.

Новости прекратились часам к шести;

Я чувствовал сердце, стучащее взаперти.

Мир становился как камень.

Я чувствовал смерть: шагами

Она измеряла пустые кварталы, замершие с утра.

В тот день на улице лило как из ведра.

“Просыпаюсь, и мир на меня обрушивается как скала…”[129]

Просыпаюсь, и мир на меня обрушивается как скала,

Забивает гортань мою, как песок.

На лестницу падает солнце; начинаю свой монолог,

Диалог ненависти и зла.

И впрямь, себе говорит Мишель, жизнь должна быть разнообразной,

Должна быть более цельной и более праздной;

И вовсе не обязательно видеть и те, и эти

Обстоятельства в желаемом свете.

Пробивается солнце сквозь тучи на улицы городские,

И в резких его лучах,

В мощных лучах его видно, как немощны судьбы людские.

Приближается полдень, и воцаряется страх.

“Иного не дано…”[130]

Иного не дано:

Себя беззубым вижу,

Скисает жизни жижа,

И я иду на дно.

На несколько секунд избавиться от боли…

В толпе нам кажется, что застывает миг.

Мир переделывать желанья нету боле

В толпе, где все пути – ловушка и тупик.

Крах подтвердится скорый

Среди потуг ненужных.

Я, глядя на недужных,

Теряю все опоры.

Мы так хотели жить, от счастья замирая,

Той жизнью, где б тела цвели и раскрывались.

Но нам не повезло. Конец. Мы проигрались.