Очертания последнего берега. Стихи

Боль уходит под утро.

Слышу воющий страх

Там, под кожей, ночами:

Это сердце впотьмах

Рвется к солнцу толчками.

“Проходит ночь по мне чудовищным катком…”[142]

Проходит ночь по мне чудовищным катком,

И беспросветных утр мне тусклый свет знаком,

Я знаю, как врасплох нас немощь застает,

Редеет круг друзей и жизнь все карты бьет.

Погибнуть от своей руки придет пора.

“В сраженье изнемог” – так скажут доктора.

“Нет, не то…”[143]

Нет, не то. Стараюсь быть в форме на все сто. Я умер, может быть, но этого не ведает никто. Наверно, что-то надо делать, не знаю только что. Никто совета мне не дал. В этом году я сильно сдал. Я выкурил восемь тысяч сигарет. Головная боль – вот для беспокойства предмет. Ответ на вопрос “как жить?” что-то сложен слишком. Об этом ничего не отыскал я в книжках. Есть люди, а порой – лишь персонажей вереница. С годами и тех и других я забываю лица.

Как человека уважать? Завидую ему я все же.

“Это было в Альпах, на туристической базе; она…”[144]

Это было в Альпах, на туристической базе; она

Оказалась грустна и гнусна.

Мы там проводили каникулы – я и сын,

Которому стукнуло десять лет.

Дождь все капал и капал вдоль мокрых стен.

Внизу молодежь затевала любовные игры.

Мне не хотелось жить, я все думал о самом последнем миге,

О том, что нечего больше искать,

О том, что хватит придумывать книги

И вообще пора завязать.

Дождь все падал и падал, как занавес после спектакля,

За окнами – сырость и муть.

С чем здесь бороться? Такое чувство, будто

                 просачиваешься, за каплей капля,

Прямо в могилу: здесь пахнет смертью

                            и на сердце – жуть.

Вот и зубы мои так же выпадут, ибо судьба —

Есть судьба, и худшее только еще примеривается,

                                     выбирает.

Подхожу к стеклу, вытираю капли со лба.

За окном темнеет, и мир вокруг вымирает.

II

Квинтэссенция тоски[145]

Белая комната, слишком натопленная, со множеством батарей (немного похожая на аудиторию в техническом лицее).

В окнах вид на современный пригород, панельные дома, почти благопристойный жилой массив.

Нет никакого туда желания выходить, но сидеть в комнате – смертельная скука.

(Партия давно сыграна, и если еще тянется, то по привычке.)

Транспозиция, контроль[146]

Общество – это то, что устанавливает различья

И систему контроля.

Я в супермаркете в нужном отделе имеюсь в наличье

И соответствую роли.

Демонстрирую свои стати,

Не высовываюсь некстати,

Открою рот – чем богаты:

Зубы, видите, плоховаты.

Для всех существ и предметов есть четкая формула

                             определенья цены,

И в ней учтены

Зубы, органы чувств, пищеваренья, дыханья,

Красота, подверженная увяданью.

Кое-какая продукция, содержащая глицерин,

Может порой привести к завышенью оценки частной,

К словам “Вы прекрасны”.

Тут опасайтесь мин.

Цена существ и предметов есть абсолютная величина,

                          итог, закрывающий тему,

И сказать “я тебя люблю” – значит взять

                           под сомненье систему

Ценностей как таковую:

Это на квантовый уровень выход вслепую,

Это поэма.

Дижон[147]

Обычно, добравшись до вокзала в Дижоне, я впадал в совершенное отчаяние. Между тем еще ничего не произошло; казалось, в воздухе, вокруг строений растворена онтологическая неопределенность. Неуверенное движение мира могло разом остановиться. Я тоже мог остановиться; мог повернуть назад. Или же – заболеть, да мне и было нехорошо. В понедельник утром, идя по обычно туманным улицам этого города, в остальном, впрочем, приятного, я мог еще верить, что очередная неделя не наступит.

Где-то без десяти восемь я шел мимо церкви Сен-Мишель. Мне оставалось еще пройти несколько сот метров, когда я был, в общем, уверен, что никого не встречу. Я пользовался этой возможностью, не превращая ее, впрочем, в возможность прогуляться. Я шел медленно, но никуда не сворачивая, ко все более тесному пространству, где каждый понедельник вновь начинался для меня все тот же ад борьбы за выживание.

Пишущая машинка весила больше двадцати кило,

Большая клавиша в форме эклера служила для возврата каретки.

Перенести ее помог мне Жан-Люк Фор;

“Будешь писать мемуары”, – шутил он незло.

Париж – Дурдан[148]

В Дурдане люди дохнут, как крысы. Во всяком случае, так говорит Дидье, секретарь в конторе, где я работаю. Мне захотелось помечтать, и я купил расписание пригородных скоростных поездов по линии С. Я представил себе дом, бультерьера и кусты петуний. Однако, судя по описанию Дидье, жизнь в Дурдане была далека от этой идиллии: люди возвращаются домой в восемь вечера, когда все магазины уже закрыты, никто никогда не приходит к вам в гости, по выходным все тупо слоняются между холодильником и гаражом. Свою обвинительную антидурданскую речь Дидье закончил такой недвусмысленной фразой: “В Дурдане ты подохнешь, как крыса!”