Очертания последнего берега. Стихи

Я пылесос включил потом.

Вокруг парит небытие

И липнет к нашей влажной коже.

То секс, то лень берут свое.

Мы пýсты. Небо пусто тоже.

“Когда поймешь, что представляет жизнь собой…”[160]

Когда поймешь, что представляет жизнь собой,

Рассмотришь так и сяк, одно на ум приходит:

Что есть – разрушить в прах; но все так прочно вроде,

А человеческих существ аморфный рой

Меж тем любой ценой,

Хоть не расти трава, себя воспроизводит.

Лишь смутно видится мне утро дней моих,

Когда сижу вот так, весь скручен в рог бараний:

Уходит все в песок – ни форм, ни очертаний,

Уходит без следа и утро дней моих.

“Что истина?..”[161]

Что истина? Она как лужа

Вокруг прилавка мясника.

Любовь Всевышнего к тому же

Обманчива и далека.

У псов озноб бежит по коже,

От потрохов слюна течет,

И мы с тобой на них похожи,

Нас тоже идол наш влечет.

Для черной мессы тело самки

Слилось со спермою самца;

Страсть, выходящая за рамки,

Мне изменяет без конца.

Где истина? Она в крови,

Как в венах наша кровь живая.

И я зверею от любви,

В тебя, как в суку, проникая.

“Волна дразнящим языком…”[162]

Волна дразнящим языком

Лизнет песок и схлынет снова.

Ракушки собирая, ждем

Спасителя (уже второго).

Умрем – останется скелет,

Чтоб белизны достичь с годами.

У рыбы есть внутри хребет.

Ждет рыба рыбака с сетями.

Внутри у человека скот

Заложен в качестве основы;

Но век свой зряшный напролет

Он ждет Спасителя второго.

“В уклончивом вечернем свете…”[163]

В уклончивом вечернем свете

Все больше равнодушье скал.

Наш муравейник незаметен,

Ведь человек так мал, так мал.

Когда на эти изваянья,

Работу волн, взираем мы,

В нас пустоты растет желанье

И нескончаемой зимы.

Как сделать так, чтоб человечность

Взять верх могла в роду людском

И жизнь переходила в вечность,

В цепочке становясь звеном?

Утробная тоска тупая

В тебе, сестра моя, во мне,

И ты кричишь, изнемогая

От этой мудрости камней.

“Чем ярче свет, тем мир темнее…”[164]

Чем ярче свет, тем мир темнее:

Я становлюсь меланхоличным.

Бесшумны меж камнями змеи,

А шимпанзе – те истеричны.

Мы ж подаем друг другу знаки.

Вот водосбор уже увялый.

Не различить пути во мраке,

Мне неизвестны ритуалы,

Что воздвигают огражденье

От отупляющей текучки.

Здесь происходят только случки,

И здесь не место возрожденью.

Зажмурь глаза, поставь заслон

Меж плотским миром и тобой.

Словно кольцом, я окружен

Реальностью, но ей чужой.

“Раз надо, чтобы разрезали…”[165]

Раз надо, чтобы разрезали

Стрекозы воздух у реки,

Чтоб лопались и исчезали

На водной глади пузырьки,

Раз у всего один финал

И наподобие гангрены

Мох разрушает минерал,

Раз мы должны сойти со сцены

И под землею лечь на ложе,

Как в продолженье сна дурного,

Раз впереди одно и то же

И каждый новый день нам снова

Так отвратителен и труден,

Природе ж дела нет до нас,

Что ж, мы ласкать друг друга будем,

Найдем блаженство, и не раз.

Невыносим без интерлюдий

Мир безучастный, без прикрас.

“Плайя-Бланка…”[166]

Плайя-Бланка. Словно точки

Ласточки на небе чистом.

Млеют от жары туристы

Парами, поодиночке.

Плайя-Бланка. Лампионы

На сухом горят стволе

Пальмы. Вечер. Отдаленный

Говор немок в полумгле.

Плайя-Бланка, род анклава

В мире горя и страданий,

Словно остров в океане,

Малая любви держава.

С рюмкою аперитива

Вот курортницы сидят,

Обратив друг к другу взгляд

Нежный и красноречивый.

Утром все они покров

Снять спешат, что глазу любо.

Я ж один брести готов

Прямо к парусному клубу.

Плайя-Бланка. Небосвод

В ласточках. Прозрачен воздух.

Вот и все. Короткий роздых.

На “Люфтганза” перелет

Нас в действительность вернет.

“Мы в безопасности; мы едем вдоль холмов…”[167]

Мы в безопасности; мы едем вдоль холмов;

Над нами ровный свет; наш мир цивилизован;

Удобен наш вагон, а поезд – быстр и нов:

На полной скорости уже лететь готов он.

И в геометрии наделов за окном,

И под охраною надежных переборок

Мы в безопасности и грезим об одном,

Мир, ставший пустотой, понятен нам и дорог.

У каждого полным-полно своих забот,

И все же общим мы дыханием едины,

И зверь, живущий в нас, уже готов вот-вот

От человеческой избавиться личины.

Мы в безопасности; мы едем по Земле;

В скорлупках пустоты мы сбиты в кучу тягой,

Путь сочленяет нас в уюте и тепле,

И ты меня своей интересуешь влагой.

Уже пошли дома; там – улицы; на них

То редкий пешеход, то грузовик случайный.

Вот-вот и встретимся мы с продуктивной тайной

Больших заводов, одиноких и пустых.

III

“Нужно сказать, что я был не один в машине…”[168]

Нужно сказать, что я был не один в машине.

Еще умершая была;

Бесшумная ночь плыла

И отворяла свои ворота.

Приближалось солнцестоянье,

Бедное тело

Тряслось и потело.

Ночь серебром отливала,

Верткую рыбу напоминала.

Всюду проникла ночная мгла,

Ты к безумью близка была.

Все предметы обволокла

Эта ночная мгла.

Виденья в ночи онемелой —

Словно рисунки мелом.

Той ночью нам открылся лик иной.

Колодец[169]

Ребенок-робот ведет за собой

Цивилизацию, как поводырь – слепого,