Очертя голову

— В прошлый раз кольцо было побольше, — заявил брат и попытался скрыться в доме. Карл схватил его за локоть, и Квин приготовился к удару. Много лет мамины парни предпочитали разговаривать не языком, а кулаками, так что у него уже выработался рефлекс. Но Карл, к его чести, оказался не из таких. Он поймал брата, только чтобы привлечь его внимание, и сразу же отпустил.

— Слушай, Квин, — сказал он, — у меня кое-что для тебя есть. — Он достал маленькую коробочку для драгоценностей и открыл ее: внутри лежала крошечная бриллиантовая сережка. Точь-в-точь такая же, как в ухе у самого Карла.

— Да не надо мне!

— Возьми ее, Квин, — сказала мама. Это был приказ.

Карл осторожно приблизился к моему брату:

— Позволь мне. — Он вытащил из уха Квина спутник и вставил вместо него свой подарок. — Иногда одной достаточно, если она в правильном месте.

Брат поморщился, как будто у него болел зуб. Наконец Карл распрямился. В ухе у Квина висело еще два кольца, но без спутника это выглядело совсем не так эпатажно.

— Теперь можно идти? — Не дожидаясь ответа, брат убежал в дом, захлопнув за собой дверь.

Карл вздохнул:

— Могло быть хуже. — Он посмотрел на меня. В моей голове все еще творился бардак, но я уже понял, что нужно сказать, чтобы выпутаться из неловкого положения:

— Очень рад за вас обоих. — Я собрался войти внутрь.

— У Карла и для тебя кое-что есть, — сказала мама.

— Все в порядке. Я не Квин. Меня не нужно подкупать. — Слова вылетели прежде, чем я понял, что говорю.

— Зачем же так, Блейк? — начал Карл. — Скоро мы будем одной семьей… Но я хотел бы, чтобы мы стали друзьями.

При слове «семья» я поморщился. Много лет наша семья чем-то походила на медведя у меня в руках. Ее нельзя было пытаться улучшить, разве что построить заново. Мужчины, которых мама вовлекала в это дело, не справлялись даже с подготовкой, не говоря уже о капитальном ремонте. Окажется ли Карл настолько уж лучше их? Хочу ли я этого?

Карл выудил из кармана спортивной куртки туго набитый конверт и протянул его мне:

— Кое-что, что тебе понадобится в колледже. И номера парочки моих друзей из Нью-Йорка. Если окажешься там без поддержки, придется туго.

Я взял конверт, поблагодарил и ушел в дом. Внезапно нахлынула тошнота — слишком много сегодня было резких поворотов. Говорят, морская болезнь наступает не столько от бортовой качки, сколько от килевой, от того, что нос опускается и поднимается, совершенно предсказуемо, но все же каждый раз по-разному. В такие дни, как этот, мне кажется, что я никогда не привыкну.

Уже внутри я еще раз оглядел несчастного медвежонка в противной желтой рубашке. Моя награда за вывернутый наизнанку вечер, никак не желавший становиться приятнее. Из кармана мишки торчал уголок приглашения, но мне уже было наплевать. Я никуда не собирался. Может, там объявится Кассандра — но кого я обманываю? Тут я в пролете.

Путь в мою комнату лежал мимо закрытой двери Квина. За ней грохотала тяжелая музыка. Мне совершенно не хотелось иметь дела ни с ним, ни с его комнатой. Представьте себе последствия торнадо и начнете понимать, что там творилось. На полу бушевал океан пыли — и наверняка в нем уже начала зарождаться жизнь. Книжные шкафы усеяли полусъеденные бутерброды, покрытые толстым слоем пушистой зеленой плесени.

Понятно, моя комната была совсем другой. Я открыл дверь: мытый пол, на столе убрано, стены покрыты ровно развешенными плакатами о путешествиях. Над столом расположились Россия, Англия и Греция. Изголовье облюбовала Италия с Пизанской башней, а дверца шкафа была отдана Франции — Эйфелева башня и Триумфальная арка — замочная скважина на двери в страны, где я никогда не был. А огромный постер с Гавайями я использовал как декорацию для нескольких моделей самолетов времен Второй мировой, свисавших с потолка в имитации поединка.

Плакаты достались мне даром — турагенты в ближайшем торговом центре хорошо меня знали. В свое время я частенько торчал там, и иногда они делали вид, что оформляют мне путевку в неизведанные дали. А еще они давали мне постеры и прочую рекламную муру, валявшуюся у них в офисе. Так мне достались две резные головы с острова Пасхи и искусно сделанная копия тотема с Аляски, стоявшая в углу.

На столе не было ничего, кроме стакана с ручками, заточенными карандашами и скрепками. Квин называл это чистоплюйством, как будто порядок в комнате — симптом серьезного расстройства. Что такого в том, чтобы держать карандаши наточенными, расставлять книги в алфавитном порядке и вешать одежду по цвету? Ничего. В детстве я делал то же самое с мелками.

Я сел за стол и открыл конверт Карла. Как он и сказал, внутри оказался список номеров людей из Нью-Йорка, которых я не знал, но там лежало и много чего другого. Например, схема метро, в которой я не мог разобраться, какой бы стороной ее ни поворачивал. Или брошюра спортивной кафедры Колумбийского университета со спортивной эмблемой на обложке: угрожающего вида голубой лев бросается вперед, как будто пытаясь отпугнуть меня от их сборной по плаванию.

А еще Карл купил билеты на самолет.