Очищение тьмой (сборник)

– Чего ты гонишь на молодого, Серега? Не растерялся парень – и спасибо. Выдашь ему, Георгий, от меня штуку дополнительно. За то, что не спал. А вам наброшу по пять – за нервную работу… Честно? Вижу, что да. А тебе, Серега, учитывая заслуги и, скажем так, – сложное материальное положение, скостим с долга… ну, еще двадцать. С Георгием мы старые друзья, сами разберемся. – Павел Петрович сухо засмеялся и резко оборвал смех. – Ладно, главное – деньги на месте. Отоварим на них родную провинцию по высшему классу. И последнее, ребята. Любая ошибка, любой прокол – для нас смерть. Так что, думайте, смотрите, шевелите мозгами. Условия я вам создал. Ты, Серега, сам знаешь, чем твоя история в другой ситуации закончилась бы. Такое у нас не прощают. Сумма – на десяток трупов. А я – нет, знаю людей, знаю – всяко бывает. И простил, и в дело взял. А дело какое! И большое, и, по сути, не криминальное. Меня-то это не волнует, людей с моим положением давно уже не сажают. О вас забочусь… Все. Подводим итоги. Охрана, значит, нас не подвела, будем считать – с безопасностью пока проблем нет. Теперь по твоей части, Сергей. Значит, согласны наши азиатские друзья получить товар на половину суммы?

Углов отозвался, помедлив в раздумье:

– Не то чтобы. Просят хотя бы на семьдесят процентов, скрепя сердце согласны на шестьдесят. А на половину – кричат, что, мол, грабеж…

– Так-таки и кричат?

– Ну, не буквально, но возмущаются, что пользуемся ситуацией. Только ваш авторитет…

– Ладно, дифирамбы потом. Дадим мы им… ну, скажем, пятьдесят пять процентов. Что там насчет акций?

– Просят товар. Электронику, оружие.

– Ты говорил, что акции даем хорошо обеспеченные? Что это в любом случае лучше, чем рубли, которые завтра станут просто бумажками?

– Говорил. Но все в один голос: «Мы же не рубль на рубль, а считай – на половину берем. Обеспеченные, не обеспеченные, мы этого у себя не понимаем. Верим Павлу Петровичу, но лучше везите товар. Бумажек у нас своих хватает. Вот доллары – с удовольствием».

– Ты смотри, разохотились! Доллары им подавай. Ладно, черт с ними. В конце концов, их дело. В своих краях они – хозяева. Хотят товар – будет товар. Давайте, ребята, однако, пошевеливаться. Сейчас из республик хлынет такая масса денег в Россию, а значит, прежде всего в Москву, что зевать нельзя. Ничего, Москва все денежки примет, только назад не отдаст. И просить будут, и умолять, и поклоны бить этому всеми охаянному рублику… Ну, иди, Серега, свободен. А мы тут с Георгием еще потолкуем… Ты что-то хотел сказать?

Углов мялся считанные мгновения, но хозяину оказалось достаточно, чтобы понять. Заговорил просительно, робко, словно и не он полсуток назад держал под прицелом «узи» двери купе, готовый выплеснуть смертоносный свинец в лицо любому, кто рискнет вломиться.

– Я вам так благодарен, Павел Петрович… Если бы не вы… Долг списываете, машину вот дали. Только… Ну, понимаете, я же кассами сейчас не занимаюсь…

– Так тебе денег, что ли? Тю, вот дурашка! Сколько надо – дам! Мы же как братья! Насчет скокарства – брось и думать, пока со мной работаешь. А это, полагаю, надолго. Кому я друг – то верный. Того же и от других требую. Уж если дружба – то до могилы! – последнее слово выговорил тихо, но отчетливо. – И не дай Бог никому засыпаться на своем, а через себя и нас потянуть!.. О кассах забудь. Кем ты был? За копейки подставлялся «от пяти до пятнадцати». А за десять штук перевалишь – тут тебе и «стенка». Кстати, насчет «отхожих промыслов» и у меня есть кое-что сказать. Помните, как говорится – «моя милиция меня бережет»? Так вот, в наших делах она и бережет. Прокрутили, смазали, а то и в долю взяли – и все тихо, все с деньгами и беззаявочно. Другое дело, когда случается такое, что ни один начальник не замажет, а легавые по десять лет работают, пока не дороются. Один нагадит, а кругом все в крови по уши. Так вот, чтоб не трепаться, скажу: чем в ящик играть, мы такого, не поленимся, сами туда уложим. Дошло?

* * *

Всем, кто видел Лобекидзе в эти дни, казалось, что он слышит загнанное дыхание неведомого убийцы. Еще чуть-чуть, и… Но время шло, а зверь все еще оставался неуловимым. Правда, затаился, затих, ничего не предпринимал.