Одаренная девочка и так себе каникулы

Богдан Иванович несколько неодобрительно покосился в ближайшую лужу. Оттуда в гротескном свете фонарей на него уставился промокший и подрастерявший парадный вид блондин за сорок, не слишком пышущий желанием общаться ближе. Тем временем собеседник продолжал:

– И будем честны: оттого что я укажу тебе путь к былому, беды скорее приумножатся.

– Да? – обеспокоенно уточнил патриарх.

– А то, – хмыкнул леший. – Ты ж ему захватчик, а значит, первое, чего хочется истинной сущности, – убить себя нового. Ну, успехов.

– Подождите, я…

Вампир не успел договорить. Зеленый Князь в самом прямом смысле слова отвесил ему знатный подзатыльник, и патриарх, пошатнувшись, опасно приблизился к луже – и словно упал сам в себя, уже через секунду стоя посреди тьмы под пристальным взглядом знакомых болотных глаз. А еще мгновение спустя Густав Зонненштраль яростно на него кинулся.

В подсознании ты силен ровно настолько, насколько себя ощущаешь. Настолько же всемогущ. И кошмары твои настолько же чудовищны, насколько ты их боишься. На своей территории его первое «я», отрицаемое веками, было сильно, очень сильно и могло убить. Какие последствия при этом ожидали тело, Богдан Иванович не знал и выяснять не хотел, с трудом пытаясь разжать обхватившие его горло руки. Вот ведь глупость. Ты вампир, но в мире снов убить тебя можно, банально задушив…

С трудом собравшись с мыслями – а только они представляли здесь хоть какую-то силу, – он отбросил разъяренного мужчину. Практически двойник, только чуть более помятый и с искаженным ненавистью лицом. Почти двести лет он был пленником и, конечно, ничего хорошего к своему тюремщику поневоле не питал. Оружие. Нужно какое-то оружие, а зонта под рукой нет.

Густав напал снова, легко парировав удары вампира и вновь подмяв того под себя, не давая и слова вымолвить. Да какого черта! Неужели двое цивилизованных существ не способны просто поговорить? Патриарха перевернули, схватили за грудки и практически прорычали в лицо:

– Что вы с ней сделали, сволочи?!

И тут Богдан понял. Мягко положил руку на плечо прошлого себя, постарался копнуть настолько глубоко в собственную память, насколько мог, доставая самое дорогое и сокровенное, и вывалил все перед этим взбешенным человеком.

Вокруг них заплясала Татьяна.

Вот она смотрит на него неодобрительно, передавая чашку. Вот говорит с сыном, а на хорошеньких щечках играет румянец. Вот гладит по голове, перебирая тонкими пальцами пряди. Вот краснеет одними ушами, отвернувшись. Вот просто спит на диване, укрытая пледом, а он смотрит, смотрит, смотрит…

Руки Густава постепенно разжались. Богдан почувствовал, что вновь владеет собой – по крайней мере, частью, – и с трудом выдавил:

– Она вернулась. К нам. Он не в курсе. И если правда откроется – она окажется в опасности.

Мужчина глядел, и глядел с такой болью в глазах, что Богдану стало жаль самого себя. Не особо подходящее место и время – или, наоборот, единственно верное?

– Я знаю не все, – продолжал вампир. – Она умерла. Стала русалкой. Страдала. Сражалась. Я ее подвел. Потеряла близких ей людей.

– Но, несмотря на это, она… рядом?

– Да. И прощает нам больше, чем мы прощаем себе. И я здесь ради нее.

Густав посмотрел на него с откровенной неприязнью, потом перевел взгляд на Татьяну, и лицо его разгладилось. Он вздохнул. Встал. Отряхнулся и подал руку.

– Густав Зонненштраль. Чем могу служить?

– Богдан Русопольских, рад встрече.

Болотные глаза его двойника преисполнились скепсисом.

– Ладно, – поправился патриарх, – рад, пожалуй, неверное слово. Обескуражен – и нуждаюсь в вашей помощи. Скажите, вы узнаете свою жену?

– Из тысячи, – просто ответил стряпчий.

Малодушно скрестив пальцы, Богдан Иванович снова зачерпнул воспоминаний и щедро вывалил их перед прежним «я».

– К счастью, у нас всего два варианта.

Марго и Татьяна. То самое выступление в интернате, привлекшее его внимание. Короткие бизнес-встречи. Настороженный взгляд и властные жесты. Да, в молодости одинаковки почти не отличались внешне, и на всякий случай патриарх показал и Маргаритиферу с пляжа – повзрослевшую, вошедшую в силу. Чем больше он сам погружался в память, тем громче звучали в голове сомнения: на роль богатой наследницы и нежной спутницы жизни Татьяна не тянула даже с натяжкой. Сердце, однако, с доводами рассудка соглашаться отказывалось, категорически заявляя, мол, не разговаривает с террористами. Подумать только – всего три дня назад он впервые услышал, будто может любить, а уже пытается установить личность собственной жены…

Густав изучал открывшиеся ему картины с легкой улыбкой и ответил, казалось, спустя вечность:

– Узнаю самого себя: старательно не торопишь собеседника, дабы не мешать, и не учитываешь главного. Я могу смотреть на нее бесконечно.

– Вы определились? – встрепенулся Богдан Иванович.

– Практически сразу, – пожал плечами Зонненштраль и указал на Татьяну. – Милый ангел, из-за несправедливости мира вынужденный выставлять шипы, но добрый и нежный под ними. Вторая, – он кивнул на Марго, – наоборот: сталь, старающаяся прикинуться теплой и мягкой. Моя жена такой никогда не была.