Одержимость справедливостью

— А домой, зачем приходили?

— Хотел тебя с Танечкой познакомить. Мы рядом оказались, вот и решили зайти.

Понятно. Девчонку привёл, чтобы хвастаться. Вот мол, посмотри, кого я сейчас…, «рисую…».

— Так, почему форма милицейская?

— Внутренние войска, милицейский батальон, часть недалеко от твоего дома. Неужели не знаешь?

— Так что, туда в армию берут?

— Ну, как видишь.

— Да ты гонишь, я же вижу, форма офицерская. Солдаты такую не носят. Материал даже другой, — было ощущение, что меня разыгрывают с какой-то целью. Уж больно всё происходящее было неожиданным. Я внимательно разглядывал всё, ожидая подвоха.

В военном госпитале, за 2 месяца я насмотрелся на разные формы и униформы, и уже научился различать их. Сукно для офицерской формы отличалось, солдатское было попроще, а у полковников, там вообще сукно было, как на выходной костюм. Но главное, на Димке были настоящие штаны-галифе и новенькие, надраенные до блеска офицерские хромовые сапоги, чего на солдатах я точно никогда не видел. Единственная нелепая деталь Димкиного наряда были серые, невзрачные милицейские погоны без каких-либо знаков различия, болтавшиеся на плечах белой офицерской рубашки.

— Обыкновенная форма, у нас все такую носят, — ухмыльнулся Димка.

— Ты, что рядовой?

— Ну да, солдат. В генералы ещё не вышел.

— Все в белых рубашках ходят? Что это за армия такая?

— Праздник у нас сегодня, день рождения части. Вот и нарядили в белые рубашки. А так, у нас всё серое, как эти штаны.

— А, фуражка белая, это что вторая?

— Это не фуражка, белый колпак поверх фуражки натягивается. Чтобы можно было постирать. Тоже часть парадной формы.

— Так почему форма офицерская, ты, что ли блатной какой-то? — в этот момент я увидел, что Танечка смотрит на Димку восхищёнными глазами. Получается, что я тут перед ней Димку рекламирую. Он особенный, прям офицер весь из себя! Тфу, дура.

— Потому, что батальон каждый день патрулирует город. Для жителей мы не солдаты, а милиция. Форма не офицерская, а милицейская, обыкновенная. В казарме в другой форме ходим. Чего ты к этому привязался, форма и форма, какая разница? Завидуешь что-ли? Давай о тебе поговорим, как ты тут? Тоже в городе оставили служить? Тоже художником?

Пришлось рассказать, как я оказался в госпитале, и что служить мне ещё только предстоит. А куда заметут, неизвестно. Может, куда-нибудь к белым медведям. Папаши-то у меня такого нет, как у Димки.

— Ну, ты рисуешь, работаешь?

— Рисую, здесь в госпитале. А то бы вообще с ума сошёл от скуки. А с работой, никак. Я же думал, в армию заберут, кто меня на работу возьмёт.

— Здесь, что мастерская есть?

— Какая мастерская, мать блокнот принесла, большой. Карандашом рисую, и углём иногда. Рисую портреты в основном, солдат, медсестёр. Для себя, чтобы навык не терять.

— А, можно посмотреть? — подала голос Танечка.

— Да, покажи, — подхватил Димка.

— Посмотреть? Можно, почему нет. Сейчас принесу.

Пока шёл в палату за блокнотом переваривал услышанное. Димка, значит, остался в городе. Здесь служит. Но почему он не в казарме. Что это за служба такая, с девчонкой подмышкой. Я бы, так тоже служил. Ни хрена себе. Ещё и форма офицерская, не стыдно по улице пройти. Вспомнился забавный случай. Когда ложился в госпиталь, было холодно и солдаты ещё в шинелях ходили. У одного внизу шинели была грубо и неровно пришита полоса такого же материала, как сама шинель, что выглядело очень нелепо. Как потом рассказали, солдату выданная ему шинель не понравилась, показалась слишком длинной. И он снизу её обрезал. Это увидел его командир и приказал отрезанные куски пришить на место. Теперь, парню два года нужно ходить в таком нелепом наряде, и только ленивый не спрашивал, что всё это значит? И звали его все, не иначе как — «обрезанный».

— Ну вот, смотрите, — отдал я мой рисовальный блокнот в руки Димке, — слушай, а вам там, в вашей части, художники не нужны? Я бы тоже не прочь в городе остаться.

Я представил себе, как иду в офицерской форме, а не в обрезанной шинели, под ручку с барышней, вот с таким же декольте….

— Знаешь, я впечатлён. Нет, я восхищён, ты настоящий талант! Ты растёшь! — Димка переворачивал страницы моего альбома, а Танечка с восторгом смотрела то на рисунки, то на меня. Её больше не смущал мой зачуханный вид и больничный халат.

— Я так не смогу, — продолжал восхищаться Димка, — портреты очень сильные, такие все образные.

— Скажите, Дима, а сколько времени Вам нужно, что бы такой портрет нарисовать? — снова подала голос Танечка.

— По-разному бывает. Иногда минут 10, иногда больше. Как пойдёт. Я заметил, что это зависит от моего состояния и настроения.

— А сейчас, сможете нарисовать, вот Диму, например? Смотрите, какая у него шикарная фуражка, — глаза Танечки горели, щёчки порозовели.

Видно было, что девушка смущалась. А она хороша, очень хороша, — подумал я.

— Чего фуражку рисовать, они все одинаковые. Я рисую то, что меня впечатляет. Не знаю почему. Смотрю, а руки сами к блокноту тянутся. Вот Вас, я бы нарисовал. Хотите?

— Хочу, конечно, хочу!