Одесситки

Румыны обозлились. С мотоциклов, объезжая село, орали: «Увага! Увага! До 12 годын треба усим вид мала до велыка выйты на площу биля комендатуры». Баба Фрося распорядилась каждой молодой девке взять на руки по дитю, «замурзать лыця, шоб ридна маты не прызнала». Когда все выстроились, они обошли все сараи, погреба, крыницы и повзрывали. Потом выдали всем лопаты, заставили копать ямы, сами устанавливали столбы, натягивали колючую проволоку. Селяне очутились в лагере под открытым небом. Ни воды, ни еды не давали, целый день мучались под палящим солнцем, а ночью мерзли от холодных рос. «Шось удумалы гады», — скрипела зубами баба Фрося.

Только через три дня покормили вонючей баландой и стали отправлять на работы: убирать картошку, свеклу, морковь, знали ведь гады, что всюду на полях неразорвавшиеся снаряды. Сколько баб погибло, не считали. Наталка всегда шла первой, требуя, чтобы Женька с Надькой ступали за пей, след в след. Бог миловал — живы остались. Потом бараки деревянные построили, дети болели, умирали, когда хоронили, никто не плакал, слезы все высохли. Злоба душила, наступления так и нет, Одессу сдали даже не за червонец.

Сегодня с утра управляющий отбирал девок в господский дом. Новый барин румын объявился. Женька с Наталкой и Надькой попали ухаживать за немецкими коровами и другой живностью, делать брынзу, барин каждый раз требовал ее к столу, там, в коровнике, и жили. У бабы Фроси сильно опухли ноги, она похудела до неузнаваемости, сдалась, когда похоронили её подружку Гандзю.

— Девки, я знаю, как перетянуть к нам Фросю! — Надька хлопнула себя по ляжкам, подскочила. — Нужно, чтобы коровы немного поболели, вот и скажем румыну, что есть такая бабка, всё вылечить может.

Барин распорядился, и совсем больную тётку Фросю перевели на работу в коровник, все коровы тут же выздоровели. Теперь бабу Фросю на выручку стали приглашать неизвестно откуда появившиеся новые зажиточные селяне. Они строили себе каменные и кирпичные дома, обзаводились большим хозяйством. От лагеря ничего не осталось, кто куда подевался: кого увезли, кого убили, а кто и сам помер, не выдержав такой жизни. Год пролетел, как в страшном сне. Девчата после вечерней дойки ходили на речку мыться. Баба Фрося умоляла, чтоб не чудили, вели себя смирно. Если бы даже не послушали, клиентов всё равно не было.

— Девки, сын нашего барона в отпуск приехал, обер-лейтенант, закрутила бы хоть одна, глядишь, баронессой стала бы, — сестры с Надькой перемигнулись между собой.

Каждый день к барону из города приезжали гости, пили, жрали, гуляли, потом компанией отправлялись на речку. У троицы созрел план, однако баба Фрося упёрлась, но девки уже заготовили петли. Им теперь из ребят кого-то найти, чтобы подражали вороне или крякве. Баба Фрося наконец сдалась, раздобыла двух цвыриков, хто на них шо подумае! Главное, шоб голопузые подали сигнал вовремя, когда офицер или кто из гостей в Турунчук залезет.

— Баба Фрося, ты уж за коровами пригляди, не подведи.

— А колы я вас пидставляла? С Богом, девчата, с Богом!

Она с остервенением доила, потом взбивала сливки, масло. Только бы скорей всё кончилось. В коровник забежали запыхавшиеся хлопчики: «Всё, баба Фрося!» — «Тихо вы, гавнюки, пейте молоко и до хаты».

— Та знамо, шо мы маленьки? — Допив молоко, вытерли руки о голый живот и пулей унеслись. Старуха мыла вёдра, стараясь наделать как можно больше шума. Первой, как ни в чём не бывало, вернулась Наталка с ведром. Надька прошмыгнула, прикрывая рукой глаз.

— Здоровый гад, петля сорвалась, и он мне со всей силой заехал. Я двумя руками в его ногу вцепилась, а сил тянуть вниз нету. Сама не знаю, как справилась. Камыш потеряла, плыла подныривая, они думали, что это он, руками махали, мол, давай обратно. Глаз открыть не могу.

— Тебэ хто-нибудь бачыв?

— Да вроди нихто.

С речки послышались выстрелы, бабка аж присела от испуга: «Шо с Надькой робыты?»

— А шо з ней робыты, скажем, шо ци коровы таки скажены, як почуялы выстрелы, як сталы кыдаться. А Надька як раз доила, корова и боднула девку. Такое в мене самой було.

Надька сидела с тряпкой, смоченной в разведенном уксусе, Женька влезла на стреху и наблюдала из маленького окошечка:

— Бегут, порядок! Сама баронесса выбигла, и барон, в машину садятся, поихалы, крычать вси».

— Молчиты, а ну спускайся, рано ещё радоваться, не знаем даже, кого утопили.

— Пиду поспрашаю, шо трапилось? Бач, як стриляють! — Баба Фрося направилась к прислуге, девчата видели, как, услышав что-то, она замотала головой.

— А Надька як раз корову доила, та як бабахне, корова як бодане копытом Надьке прямо в глаз. От такой глаз у девки. Та не втоне ций барон, плаваты вмие, балуеться, мабудь, а може, пьяный, пыоть цилыми днями. От горе, пиду дивчатам скажу, вин так им нравился, такый гарный, от горе, — старуха, продолжая качать головой, пошкандыбала до коровника. — Кажись, чисто зробылы. Девки, масло взбиваты, поминки готуваты. Господи, прости души наши, хочь и румыны, а теж горе для батька, маты.

— Мы их сюда не приглашали, — Надька злобно смотрела одним глазом.