Одесситки

— Надя, а может, он очухался и ушёл. Изнасиловать, видно, хотел, да не получилось. Удрал несолоно хлебавши. Я сама с тобой в милицию пойду. А если тебя там оставят? Что делать? С милицией только свяжись, не дай бог, осудят, тогда и работа, и институт, вся жизнь ...

Надежда Ивановна посмотрела строго на девушку:

— Идём посмотрим, ведро с водой возьмём — окатим его, он и очухается. Фонарик взять надо и молоток. Платье пока не снимай, если что, доказательство, что он на тебя набросился. А я тебя встречала, это я его убила, а ты не виновата, и не спорь со мной.

Женщины, как привидения, спустились но скрипучим лестницам и, прижимаясь к стене, крадучись, двинулись со двора.

— Он там...

— Где?

У Надежды Ивановны дрожали руки, и из ведра выплёскивалась вода. Обе женщины наклонились над телом, светя фонарём и пытаясь перевернуть мужчину, лежащего вниз лицом и поджав ноги. Вероятно, лицо попало на булыжник, когда девушка била его сумкой.

— Наденька, меня сейчас вырвет, он действительно умер. Ночной трамвай ещё не проходил, его никто не видел. Берём его за ноги, оттянем на пустырь, и в никакую милицию ходить не будем. Тяни, я кому говорю!

Женщины потянули труп за угол дома, на пустырь к яме с мусором, вокруг которой густо разросся чумак. Потом они фонариком осветили место побоища, подобрали нож, разбитое зеркальце девушки.

— Надюшенька, ты домой иди, переоденься, я сама здесь управлюсь.

Надежда Ивановна выбросила в дворовую уборную финку, прямо в очко, на всякий случай ещё протёрла своим халатом. Потом несколько раз набирала в ведро воды из-под крана и залила опасное место. Затем она долго перемывала ступеньки и пол в коридоре, так, на всякий случай, чтобы самой успокоиться. Сама себя уговаривала: кто ж подумает на такую худенькую девочку, никому такая идиотская мысль и в голову не придёт.

Наконец она вернулась в комнату: «Наливай по рюмке, нервы успокоим. Сам виноват». Женщины выпили ещё и по второй, третьей, пытаясь успокоиться.

— Ты хоть рожу его видела?

— Нет, тётя Надя.

— Это хорошо, сейчас всё равно его никто не признает. Ты только духом не падай и себя не вини, потому как греха на тебе никакого нет. Господь был на твоей стороне.

Надежда Ивановна выпила ещё рюмку, закусывая квашеной капустой.

— Я вот что тебе скажу, я тоже в своё время так поступила. Меня хотели сжечь с другими людьми, так я не стала дожидаться и сама их сожгла. Одна это сделала, совсем одна. А у тебя есть я. И ни в какую милицию мы не пойдём. Ты дома на всякий случай посиди. Дверь никому не открывай, якобы в деревню уехала, на работе, я всё улажу.

Утром первым делом Надежда Ивановна зашла в кабинет к Вере Борисовне. Закрыла за собой дверь и положила заявление от Наденьки на отпуск за свой счёт.

— Это что ещё за номера? Совсем обнаглели, только ведь три дня гуляла.

— Допустим, не гуляла, а использовала честно заработанные отгулы.

— Да вы что с ума все посходили?

— Вера, я редко к тебе обращаюсь. Подпиши, так надо. Девку надо спасать.

— Что за причина?

— Крышу в деревне чинить надо, а больше ты ничего не знаешь.

— А ты знаешь? Никак подзалетела?

— Подзалетела, да не то, что ты думаешь!

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Считай, уже помогла. Я сегодня задерживаться не буду, пораньше уйду, хорошо?

— А если я скажу нет, ты ведь всё равно уйдёшь?

— Уйду, Вера, спасибо.

Как только Надежда доработала этот бесконечный день, она не помнила.

— А ты почему здесь сидишь? Сама же просилась уйти пораньше. Передумала? — Вера Борисовна открыла новую пачку папирос, закурила, как всегда жадно затягиваясь. — Что-то серьёзное?

— Не знаю ещё, совсем не знаю. Говорит, с крыши свалилась, вся побитая. Как доехала, не знаю. Пусть дома посидит, а то наплетут всякого, знаешь, какие теперь языки.

— Раз такое дело, пусть посидит, погода-то какая. Тут в подвале тихо, а наверху поливает, что-то страшное.

Надежда радостно подскочила: есть Бог на свете, Верочка, есть Бог на свете! — И поцеловала подругу.

Дождь действительно хлестал не переставая, в трамвае никого из дворовых не встретилось, рано ещё, потянутся попозже. Дверь Надежда открыла своим ключом и оказалась в маленькой импровизированной кухоньке.

— Надя, ты где? — Она приоткрыла дверь в маленькую комнатку, в которой умещался только диван, двухстворчатый шкаф и Женькин письменный стол. — Надюша, ты где?

Дверь шкафа открылась, и оттуда вылезла девушка.

— Так, на всякий случай спряталась. Ну что там?

— Успокойся, одни лужи, утонуть можно.

— А утром?

— И утром на том месте одна грязь была.

— А я целый день от окна не отходила, все бежали по своим делам. А дети прыгали через эту лужу. Но ни милиции, ничего такого не было. Тихо.

— Ты что-нибудь ела? Надька, бить тебя буду. Я ж такой борщ вчера сварила. Хочешь, чтобы он прокис?

— Вчерашний вкуснее, — ответила повеселевшая девушка.

— Как рука?

— Заживёт, как на собаке, только писать ею неудобно.

— А зачем тебе писать сейчас?

— Решила конспекты эти переписать, а испачканные сожгу.

— Ну да, бережёного Бог бережет, сказала монашка, одевая на свечку...

— Тётя Надя, а я думала, вы совсем другая.