Одевая эпоху

Рисунки Поля Пуаре, 1912

Перед этим я закончил работу, заказанную месье Руше, – эскизы костюмов к постановке пьесы Мориса Магра[149] в «Театре дез Ар». Пьеса называлась «Навуходоносор». Сегонзак, узнав, что костюмы буду делать я, согласился работать над декорациями. Мы вволю повеселились на репетициях, потому что роль Навуходоносора исполнял Макс, шутник и выдумщик. Помню, репетировали превращение Навуходоносора в быка[150], и Макс встал на четвереньки. В это мгновение на сцену, кружась, выпорхнула одна из любимых танцовщиц ассирийского царя, эту роль исполняла Труханова

[151], красавица с пышными формами. По тексту пьесы безумный Навуходоносор должен был крикнуть: «Бабочка! Бабочка!» Но в тот вечер мы не услышали его крика. Бык замер на месте, затем на четвереньках приблизился к рампе и жалобно произнес: «Руше, старина, ты не боишься, что меня засмеют? Я кричу: “Бабочка! Бабочка!” – а ты присылаешь мне слона!»

Поль Пуаре, 1907

Костюм Макса в этом спектакле стал первым, созданным мною для театра. Эту необычайно длинную и просторную мантию я велел выкрасить в цвет, аналогичный, как тогда считалось, цвету легендарного тирского пурпура. Мантию украшали широкие золотые галуны, а голову царя-быка венчала громадная тиара весом шесть килограммов (но Макс, как настоящий артист, ради искусства готов был вытерпеть любые муки). Тиара должна была выглядеть как ювелирное изделие, выполненное из чистого золота, с колокольчиками, башенками и минаретами. Именно в этом костюме позднее я появился на балу-маскараде в Высшей художественной школе.

Меня доставила триумфальная колесница, в которую впряглись сто полуобнаженных женщин. Это было великолепное зрелище.

После такого праздника я стал своим человеком в мастерских Высшей художественной школы. Каждый год меня просили помочь с устройством маскарада и придумать какую-нибудь эффектную сценку с участием красивых девушек, предоставленных в мое распоряжение. И каждый раз я охотно соглашался, пока однажды некий грубиян не мазанул меня по лицу зеленой краской: на языке будущих живописцев это означало, что я слишком стар для подобных увеселений. Я понял намек и навсегда отказался от участия в выпускных балах, несмотря на уговоры друзей и мою непреодолимую симпатию к художникам.

Да, я всегда любил художников, они очень близки мне. Ведь мы, в сущности, занимаемся одним и тем же ремеслом, и я воспринимаю их как собратьев.

В те годы я дружил с двумя художниками. Обоих ждало большое будущее: Вламинк[152] и Дерен

[153]. Их жизнь протекала в кабачках на берегу реки в Шату, моя – тоже. Мы жили там, как жили когда-то в Аржантее импрессионисты и друзья Кайботта[154], в здоровой атмосфере свободы и беззаботности[155]. Мне не забыть свирепый взгляд и воинственную позу Вламинка, когда кто-то подходил к мольберту и отрывал его от работы.

Он выставлял картины у торговца красками, возле моста Рюэй. Один мой приятель как-то заметил, что, когда проезжаешь мимо на большой скорости, эти картины очень хорошо смотрятся. Сегодня он, конечно, отказался бы от своих слов. Ведь Вламинк стал гордостью нашей эпохи, и никто уже не подвергает сомнению его талант. Однажды я видел, как они с Дереном переезжали: их выгнали из кабачка, где все мы жили. Хозяйке, мамаше Лефран, надоело обслуживать их в кредит, и она приняла радикальное решение – выставила их вон. И они зашагали прочь по заросшему зеленью берегу реки, каждый нес под мышкой коробку с красками и толкал перед собой тачку с полотнами. Как лебезила бы перед ними мадам Лефран, если бы сегодня, добившись славы, они вдруг захотели вернуться под ее кров!

VII. Улица Фобур Сен-Оноре

Однажды, в четверг, в середине Великого поста, я прогуливался по фешенебельному кварталу возле Елисейских Полей, по улице Артуа и авеню д’Антен (ныне авеню Виктора Эммануила III). И мое внимание привлек обширный пустырь за решетчатой оградой. Участок был давно заброшен, под сенью громадных, столетних деревьев буйно разрослись сорные травы. По углам копались куры, кошки со всего квартала бродили в поисках добычи. Калитка оказалась заперта, но я захотел проникнуть в этот замок Спящей красавицы и нашел другой вход.

Я обнаружил его с противоположной стороны, на Фобур Сен-Оноре. Через сводчатые ворота, поддерживаемые двумя колоннами, я попал во двор, в глубине которого стояло какое-то обветшалое здание. Это был особняк, выходивший своим великолепным фасадом на авеню д’Антен. Я поговорил со сторожем: дом уже пятнадцать лет как пустовал. Хозяева соглашались сдать свое владение в аренду только целиком.

Особняк Поля Пуаре, 1911