Один

Мы ничего до сих пор не знаем о том, что произошло, почему произошло это убийство и кто его заказал. Узнаем обязательно. И мы обязательно увидим на этом мосту табличку с надписью «Немцов-мост». Для меня это просто совершенно очевидно. Есть вещи, которые я вижу без всякого напряжения воображения или воли. Это не дар предвидения, а просто я знаю, что это есть, и ничего с этим знанием не поделаешь. Этот мост будет называться «Немцов-мост». Конечно, это не воскресит одного из самых ярких, сложных, неоднозначных, весёлых, подставляющихся, душевно богатых, прекрасных людей, которых я знал. Ну, ничего не поделаешь. Единственное, что нам остаётся — это по мере сил ему подражать в нашей практике.

«Что Вы думаете о серии книг S.T.A.L.K.E.R., которая издаётся „АСТ“ и „Эксмо“?» В своё время Серёжа Лукьяненко — человек очень талантливый и неглупый — сказал, что это продолжение всего постпериода в истории человечества (постиндастриал, постмодерн). Мы живём в постэпоху. И естественно, что постсоветская эпоха породила этот «феномен сталкера» — феномен жизни в опустошённой и выжженной местности, в которой, однако, масса полезных и увлекательных артефактов.

Это очень характерная серия. Большинство сочинений там читать невыносимо, за исключением, пожалуй, пяти книг, из которых лучшая, по-моему, повесть Успенского «Остальное — судьба». Вы знаете, конечно, эту цитату из «Пикника на обочине»: «Вернулся — удача. Пришёл с хабаром — чудо. А остальное — судьба». Мне кажется, что сама идея, сам антураж этой книги — эти глухие таинственные леса с каким-то таинственным гулом, с шумами, с голосами, с непонятными артефактами, — этот антураж очень удобен. И для компьютерных игр он используется практически везде. Два антуража самые модные: выжженная местность после катастрофы и опустевшая психиатрическая больница (почему-то это считается очень страшным). Антураж хорош, и, конечно, несколько авторов достаточно серьёзных и талантливых туда написали, так что к этой серии отношусь позитивно.

Вот очень хороший вопрос: «Разъясните противоречие. В прошлой программе Вы сказали о Ницше, что выход за пределы человеческого обнаружил только холод и мрак. Но ведь людены — это как раз выход за пределы человека?»

Понимаете, есть две породы сверхчеловеков, две породы сверхлюдей. Человеческое, безусловно, надо превышать. Простите меня за автоцитату: «…Не хочу гусей дразнить, — но выход в том, чтобы его превысить, а не в том, чтобы его упразднить»… «Я не хочу врагов окрысить, я не хочу друзей дразнить, — но выход в том, чтобы его превысить, а не в том, чтобы упразднить». Дело в том, что сверхчеловек может быть отрицанием человека, а может быть в высшей степени человеком. Это особенно наглядно показано у Толстого.

В «Войне и мире» есть два сверхчеловека. Есть считающий себя сверхчеловеком Долохов, который вышел за все пределы, за все запреты человеческого. Его двойником на другом уровне романа — государственном — выглядит Наполеон. Это человек, который себе разрешил бесчеловечность. А есть Пьер Безухов, который как раз классический люден, который страшно опережает своё время. И Толстому вечно ставили в вину антиисторизм этого образа, потому что человек, мыслящий так, точно так же не мог бы появиться в 1805 году, как не мог бы появиться, скажем, Веденяпин в «Докторе Живаго» в 1905-м. Это люди, которые уже после целого века войн, кровопролитий и противоречий пришли к такому. Но Толстой поместил Пьера туда.

Пьер колоссально опережает своё время, при этом Пьер вообще превышает. Это такое любимое толстовское превышение, избыточность: он избыточно толст, избыточно, страшно силён, он огромного роста, он невероятно умён, фантастически добр. При этом он очень грозен в гневе, обратите внимание, и в сцене поединка с Долоховым, и в последующей сцене, когда он отрывает мраморную столешницу, любуясь своим гневом, своей силой и яростью. Да, конечно, и в ненависти, и в любви люден являет собою человека в квадрате, человека в высшей степени, а не расчеловеченного человека, такого как Долохов. Знаете, слишком легко было бы считать себя сверхчеловеком, но при этом ну просто свиньёй, живя с женой друга и пропивая его деньги. Хороша сверхчеловечность: «А посади меня на стол, и я ноги положу на стол».