Один

Это удивительно жестокая, печальная и ироническая история. Прочтите её тоже, она в Сети широко представлена. Этот синтез лёгкой печали и жестокой насмешки для Житинского очень характерен.

И неслучайно одним из учеников Житинского и его прямых последователей был покойный Горчев, Царствие ему Небесное. Дмитрий Горчев — по-моему, один из лучших представителей российской прозы 1990-х и 2000-х годов, ведь всё-таки Житинский повлиял на него. Я думаю, что без Житинского Горчева просто никто бы не открыл. Житинский обладал поразительным даром открывать молодые таланты. Достаточно вспомнить, что он открыл Горчева и Букшу. Я уж не буду называть других людей, которые по отношению к нему проявили самую что ни на есть чёрную неблагодарность, но его такие вещи не огорчали. Он вообще очень мало огорчался из-за чужих предательств. Он довольно легко относился к жизни. Меня иногда даже раздражала в Житинском его какая-то удивительная лёгкость. Он был, как будто пузырь, воздухом, чистым кислородом наполненный.

Но чего стоила эта лёгкость, стало ясно, когда он так рано умер и когда такое тяжёлое наследство досталось его жене и дочерям, героически поднимающим издательство «Геликон Плюс». Ведь он издал, первым опубликовал огромное количество самодеятельных авторов, многих бесплатно — просто для того, чтобы их открыть читателю. И маленький отважный «Геликон» до сих пор продолжает своё героическое плавание по бурным волнам кризиса. А кризис у нас, как вы знаете, не кончается никогда. И дай бог здоровья «Геликону». Если бы не Житинский, этого издательства не было бы.

Что касается его поздних сочинений. Последним, что он написал, было продолжение «Лестницы», точнее — окончание лестницы. Это Пирошников, 30 лет спустя попадающих в тот же самый дом. Это роман «Плывун» — книга, которая была, к сожалению, мало кем замечена.

Но Житинский ведь вообще был мало кем замечен. Житинский писал, как и Шаров, например, для очень немногих, для очень небольшого количества очень тонко чувствующих людей. Тем самым я как бы сам себя причисляю к количеству тонко чувствующих. Это не так, конечно. Я думаю, что я — далеко не идеальная аудитория для Житинского. И, кстати, его многое (всё-таки ученики) во мне коробило. Он говорил, что я иногда себя веду, как московский купчик, и это верно.

Житинский был человеком такой мягкости и такого сострадания к людям, что от него очень трудно было дождаться резкого оклика и окрика или резкого суждения, — он просто замыкался в таких случаях. Но, безусловно, он создал своего читателя, людей, которые друг друга с полувзгляда понимают. Это настоящая интеллигенция. «Называть себя интеллигентным человеком — неинтеллигентно», — говорил Житинский, но, безусловно, он был для меня именно воплощением лучших черт интеллигента ещё и потому, что в нём не было никакого интеллигентского снобизма, никакого интеллигентского чванства.

Чем он был прекрасен? Почему это был такой абсолютный кислород? Он был страшно изобретателен. Фабулы у Житинского — это какое-то чудо изобретательности. Например, «Арсик» — одна из самых простых его повестей, написанная за неделю. Ну, просто потому, что ему сказали, что есть свободное место в сборнике молодых фантастов и надо срочно как-то что-то напечатать. Он написал «Арсика». Идея «Арсика» очень проста.

Этот Арсик, Арсений, молодой учёный, изучает воздействие света, разных частей спектра на психику. Он вообще занимается оптоволокнами какими-то, но побочно ему удаётся открыть, что наблюдение определённых красок, определённых световых гамм вызывает определённые эмоции: иногда жгучее раскаяние, иногда восторг, иногда печаль. И вот он работает над этим прибором, который он называет эйфороскопом (потому что можно что-то почувствовать, какое-то безумное счастье, глядя в него).

Понимаете, что там очень точно? Там поразительный по поэтичности, по плотности кусок, когда главный герой — преуспевающий, успешный (много таких было в советское время), ровный — смотрит на эти цвета и вдруг понимает главную правду жизнь. На красно-чёрные, как сейчас помню, цвета вины — котёнок, царапающий сердечко там изображён на графе (кошки скребут на сердце). И он смотрит и понимает: невозможно быть живым и невиноватым. Вот эта формула Житинского — «невозможно быть живым и невиноватым» — я помню, очень многое во мне определила. И в вас определит, если вы это вдумчиво прочтёте.