Один

Я помню, что я рыдал взахлёб над этой книгой, потому что странствия этого одинокого Демиле, вот эти его мысли «Чужак, сплошной чужак!», эта дикая неприкаянность — это так было написано мощно! И финал этот торжественный и великолепный! И любовь автора с Шурочкой, его музой… Там автор действует, там взаимное превращение Демиле и автора.

Понимаете, этот роман, во-первых, поражал свободой, во-вторых — точностью, и в-третьих — невероятной человечностью, такой глубокой, такой мягкой, при этом удивительно ненавязчивой. Это книга, которую я сейчас рекомендую всем, потому что, во-первых, это большая книга, её читать очень интересно и надолго хватает. А во-вторых, эта панорама постсоветских типов, там угаданная, поражает, конечно, точностью. И неудивительно, что Житинский после этого романа долго (10–15 лет) почти ничего не писал — он высказался полностью.

А начал я его когда-то читать с повести «Лестница», которая была напечатана в «Неве» в 1982 году. До этого она 10 лет ходила в самиздате, но до меня не доходила. А тут я её прочёл. Я ничего тогда не понял, но для меня, надо сказать, она была шоком абсолютным. Я чувствовал какую-то невероятную близость с автором. Не тема, не сюжет его повествования, а тон, которым это рассказано — немножечко витиеватый, стилизованный, такой поздний петербуржский, — конечно, меня купил. И я на всю жизнь стал после этого фанатом петербуржской прозы. Для меня «Лестница» — эталонная фантастическая повесть. Вы, наверное, видели фильм Сахарова с Меньшиковым, очень хорошую экранизацию этой вещи. Там история довольно простая.

Молодой человек Владимир Пирошников — почти деклассированный, неудачно влюбившийся, потерявший работу, спивающийся — в одной из пьяных компаний встречает девушку Наташу, кажется, если я ничего не путаю, которая ведёт его (он запомнил только её острые наманикюренные ноготки) куда-то ночевать. Когда он просыпается в чужой коммунальной квартире, Наташи нет, хозяйка ушла. Ну, просто его пожалели от неприкаянности. Он выходит из комнаты и начинает спускаться вниз.

И вот он замечает (тут медленно такая жуть наползает), что он несколько раз уже подряд прошёл мимо корабля, нарисованного мелом на стене, мимо кошки, пьющей из блюдечка, что он был вроде бы на пятом этаже, а спустился уже пролётов двадцать. И вдруг он понимает, что лестница не кончается. Это потрясающая метафора того, что выхода нет. Когда с Пирошниковым идут другие люди, они не могут выйти; когда они бегут одни, они легко и свободно добегают до пролёта. А выход там, оказывается, через крышу, но до какого-то момента Пирошникову эта дверь закрыта.

А кончается как страшно, как удивительно кончается эта вещь! Ну, почитайте, я не буду рассказывать. «Лестница» — это такая замечательная повесть о той же бесприютности, неприкаянности, о безвременье, о потере чувства времени, чувства выхода, о потери структуры. В сегодняшнем состоянии она читается вообще великолепно.

Надо вам сказать, что Житинского вообще считали юмористом, как и очень долгие годы Валерия Попова, например. Как Лев Аннинский говорил: «Этот остряк переострил всех столичных остряков». Это верно, это так и было. Но и в Попове, конечно, сильна не его замечательная ирония, а сильна, конечно, и его пластичность, и его замечательные описания, поразительно точные, «кванты истины», как писали об этом Вайль и Генис. Но особенно в Попове значима, конечно, его небывалая философия счастья, очень редкая для русской литературы: «Жизнь удалась! Жизнь надо полюбить! Хата богата, супруга упруга!» А потом поздний Попов, столкнувшийся с реальностью, стал писать очень страшные вещи, очень жестокие. Страшнее, чем «Плясать до смерти», по-моему, нет в русской литературе прозы до последнего времени. Я даже не буду рассказывать, о чём это. Почитайте.

У Житинского тоже его ирония никогда не была самоцелью. Житинский очень остро чувствовал, конечно, гротеск советского бытия. Я очень хорошо помню, как он мне и тогдашней моей возлюбленной читал рассказ «Прах», и мы просто по полу катались, но потом-то, конечно, понимали глубокую печаль этого рассказа.

Там история о том, как знакомятся в заграничной поездке двое советских инженеров с британским коммунистом, и потом этот британский коммунист завещает им похоронить свой прах на родине великого Ленина. А прах этот похоронить никак невозможно, потому что никто не даёт разрешения, надо доказать, что он их родственник, причём он не является их родственником. Когда они пишут заявление, что он родственник, их выгоняют с работы.

А потом следует вообще потрясающее развитие сюжета. Когда наконец герой добился разрешения хоронить этот прах, он везёт его в переполненной электричке на кладбище, и в этой электричке пакет с прахом разрывается под напором пролетариата. И действительно желание английского коммуниста исполнилось: его прах был захоронен на родине великого Ленина, причём смешан с грязью и снегом, ботинками самого что ни на есть питерского пролетариата.