Один

Сегодня мы говорим об отце и сыне. «Ужасная судьба отца и сына», — цитируя Лермонтова. Кстати, на Лермонтова тоже довольно много заявок. Может быть, мы о нём поговорим в следующий раз. А пока я начинаю отвечать на вопросы, пришедшие на форум.

«Расскажите, что вы думаете о работах Александра Зиновьева и о нём самом». Самого Зиновьева я знал очень мало, видел его раза три, когда он приезжал в Москву после эмиграции; потом он осел здесь окончательно. Я не могу, к сожалению, оценить его как учёного-логика, хотя сам он утверждал (только с его слов могу это говорить), что его международный авторитет как учёного выше, нежели его писательская слава. Возможно, и так. Я могу судить лишь о его художественном творчестве. В этом смысле «Зияющие высоты» представляются мне замечательной книгой — не шедевром, потому что они затянуты явно, содержат много повторов. Как писатель он — безусловный ученик Салтыкова-Щедрина, но, конечно, не обладает, на мой взгляд, щедринским темпераментом и щедринским художественным талантом. Но дар обобщения, замечательный и едкий сатирический дар — этого у него не отнять. И, кроме того, это опыт научного романа, опыт научной прозы.

Мне здесь совершенно неожиданно для меня (я буду об этом говорить подробнее потом, меня поражает этот уровень аудитории) пришёл вопрос, что я думаю о Карлайле в частности и вообще о традиции, к которой он принадлежит, — к традиции Стерна, например. И здесь приводится вопрос, что я думаю о «Sartor Resartus». Так получилось, что «Sartor Resartus» я читал когда-то в молодости, поэтому я могу об этом говорить, во всяком случае. Действительно в Европе существовала традиция научной прозы, которая представлена и Дидро, и отчасти Карлайлем, конечно. И в значительной степени я думаю, что и эссеистическая проза Стерна находится в этом же русле. В конце концов, проза не обязана быть чистой беллетристикой. Это может быть и научный роман, роман-трактат.

В этом смысле «Зияющие высоты» — это замечательная книга. То, что там жёсткая несправедливость сказана, то, что сказано там о Театре на Ибанке (там город весь стоит на реке — Ибанск), то, что связано там с философом как представителем диссидентства (есть там такой масочный персонаж), — конечно, меня это оскорбляет и ранит. Как многое оскорбляет меня, например, в романе Кормера «Наследство», написанным тогда же. Но нельзя не признать, что русская диссидентская среда описана там с достаточно большой долей злобы. И, как правильно замечает Войнович, в этой среде своих соблазнов, своих безумцев и своих фанатиков было, пожалуй, побольше, чем в среде официозной. И в секте всегда нравы хуже, чем в официальной церкви. При этом, конечно, героизма диссидентов никто не отменяет.

Я очень со многим не согласен у Зиновьева, но мне, конечно, нравится его едкая сатира. Другое дело, что Зиновьев поздний (Зиновьев, который стал говорить о западнизме, о том, что Запад — это ловушка для русского сознания, о том, что у России опять-таки специальный путь), мне кажется, при многих верных диагнозах скатывался в несколько излишнюю злобу и опять-таки в несколько зашкаливающую саморекламу. По-моему, ощущения собственного величия и всеобщего ничтожества у него доходили до анекдота, при этом он оставался человеком очень талантливым. Но позднего Зиновьева лично я читать не могу. А его сближение с «Нашим Современником»… Что бы ты ни думал, какие бы у тебя ни были убеждения, надо же всё-таки смотреть, с кем ты оказываешься за одним столом.

«Вам нравится музыкальная группа „Пикник“ со Шклярским. Про „Наутилус“ говорили, а что вы скажете о „Пикнике“?» Я очень люблю «Пикник» действительно. Даже до некоторой степени он меня задолбал здорово в какой-то момент, потому что мой сын беспрерывно их слушал. Был момент у Андрюши, когда Шклярский был просто, ну, не настольным (да и настольным, если учесть, где стоял компьютер), но постоянным источником его музыкального и поэтического восторга. «Фиолетово-чёрный», «Египтянин» — всё это звучало дома круглые сутки. И когда на записи одной программы сын живьём увидел Шклярского, он, кажется, меня впервые зауважал — за то, что Шклярский со мной поздоровался. Это было очень круто, конечно. Я Шклярского люблю, безусловно.