Один

«Можно узнать ваше мнение о романе Водолазкина „Лавр“? Мне очень понравился!» Мне понравился без «очень», без каких-то сверхъестественных озарений. Это хороший роман. Мне нравится там особенно, когда смешиваются времена, когда в этом палимпсесте как бы проступает новый текст — например, когда пластиковые бутылки выступают из-под снега в XIII веке. Очень здорово.

«„Таинственный незнакомец» — в детстве меня удивила эта книга Марка Твена. Что он хотел сказать этим произведением? На мой взгляд, сейчас она приобретает особенную актуальность. Спасибо!» Это отдельная тема. Если хотите, по Марку Твену давайте сделаем отдельную особую лекцию.

Есть четыре редакции «Таинственного незнакомца», они все разные. Во-первых, эта вещь антиклерикальная, что для Марка Твена очень принципиально. Он после смерти жены, что называется, отвязался и перестал себя смирять. Во-вторых, это ещё одна вещь о детстве, немножко похожая на «Вино из одуванчиков» — такие воспоминания о детстве и, если угодно, о первом мировоззренческом кризисе. А в-третьих, это мысль, немножко близкая Пелевину, о том, что «нет ничего на свете, а ты — только чья-то мысль». Это интересная версия, интересная идея, но об этом надо говорить отдельно. Если хотите, мы вообще про Марка Твена, про его фантастику, про его поздние приключенческие (я бы сказал — экзистенциально-приключенческие) вещи можем сделать отдельную лекцию.

«Вы несколько раз упоминали роман Стайрона „Зримая тьма“, — это не совсем роман, это автобиографическая повесть. — Имеет ли он отношение к одноимённому роману Голдинга?» Да нет. Насколько я помню, они даже как-то по-разному звучат: у Стайрона это «Darkness Visible», а Голдинга — сейчас посмотрю.

«Прочтите лекцию о Голдинге. Интересно было бы о „Наследниках“». Понимаете, «Наследники» — вещь действительно настолько сложная… Миша Успенский, Царствие ему небесное, когда-то мне говорил, что это надо перечитывать раз пять, прежде чем выносить о ней суждение. Я готов это сделать. Давайте сделаем лекцию о Голдинге, о «Повелителе мух» в частности (тоже вещь недопрочитанная). «Хапуга Мартин» — гениальный роман. Мне в своё время безумно нравился «Чрезвычайный посол». Надо подумать. Давайте, может быть, сделаем о Голдинге в следующий раз. А сейчас пока прервёмся… Нет, ещё не прервёмся, ещё минута у нас.

«Периоды реакции в России заканчиваются историческими катастрофами. Самый яркий пример — правление Ивана Грозного и Николая I. Почему правление Сталина не закончилось подобной катастрофой, и можно ли избежать этого сегодня?» Почему? Закончилось. Только она оказалась отсроченной, как-то несколько застой спустился на тормозах. Ну, у нас был свой Годунов, тоже Борис. Ельцин — это и есть вариант годуновского правления, которое разрешилось ещё при нём смутой. Ну а потом дальше, как всегда после смуты, всё начало медленно возвращаться на круги своя.

«Как скоро случится закат литературы как рода искусства?» Никогда. «„Тихий Дон» написан Шолоховым?» Да. Вернёмся через три минуты.

_{НОВОСТИ}

― Дорогие друзья, продолжаем разговор. У нас тут с вами в студии по-прежнему программа «Один» и по-прежнему один Быков.

«Знакомы ли вы с „уральской школой“ поэзии конца 80-х — начала 90-х. Про Кормильцева вы говорили, но — Борис Рыжий, Роман Тягунов, Дмитрий Рябоконь и Евгений Ройзман наконец».

О Борисе Рыжем у меня есть довольно подробная статья. Я считаю его очень хорошим поэтом. Романа Тягунова знаю меньше, но тоже есть у него хорошие стихи. Дмитрия Рябоконя не знаю совсем. У Евгения Ройзмана были, во всяком случае… Сейчас вы знаете, что он перешёл на прозу, в основном на очень энергичную прозу в «ЖЖ», но были у него стихи, конечно, замечательные.

«Отчего, на ваш взгляд, это стало возможным — в одном месте, в одно время?» Я вообще считаю Екатеринбург одним из русских литературных центров. Оккультист сказал бы пошлость насчёт центра Силы. Конечно, это один из центров русской литературы. Кормильцев — совершенно особая статья, это русский рок, и он рок-поэт по преимуществу, замечательный прозаик. Но стихи его к русской литературной традиции не относятся (или, во всяком случае, они ломают очень сильно эту литературную традицию). Они новаторские, конечно. Я даже не знаю, к какой традиции можно было бы возвести Кормильцева. Может быть, разве что самую малость к обэриутам — такая иррациональная, страшноватая атмосфера. Но при этом социальная точность и социальная ангажированность, вовлечённость в социум у него гораздо выше, чем у обэриутов. Что касается Круга, Рыжего, Тягунова и Ройзмана, то они скорее тяготеют к московской школе, мне кажется, — к Гандлевскому, к кружку поэтов «Московское время». Может быть, Ройзман чуть более концептуален.

«Ходят слухи, что вы в ноябре примерно собираетесь в Екатеринбург». Я планировал, меня приглашали в ноябре прочесть лекцию в Екатеринбурге. Очень возможно, что мы договоримся. Если нет, то, может быть, чуть позже.