Один человек и один город

— На что?

— На меня.

На неграмотного ребенка, который с детства жил, как бог на душу положит?

— Ты стерла у мира память обо мне.

— Но я-то помню.

Это успокаивает. За неимением всего остального.

— Может, объяснишь, зачем?

— Потому что тоже разозлилась.

— Я сделал тебе что-то плохое тогда, в тот вечер?

— Ну-у-у…

— Не слышу ответа.

— Не тогда. Вообще.

— Каким образом? Я даже не знал о твоем существовании.

— Вот! Не знал… Этим все сказано!

Может и сказано, но звучит запутанной шифровкой.

— Ты всегда был на службах в соборе. Каждый раз. И всегда там, высоко-высоко, а нас туда не пускали.

Разве? Мне казалось, проход на галереи открыт для всех, просто никто не хочет карабкаться по крутой лестнице.

— Сразу было понятно, что ты особенный, можешь то, чего другие не осилят.

Примитивное представление. Хотя для Лил вполне естественное.

— Падре сказал, что ты — сын сенатора.

И солгал. В моем понимании. Да и фактически — тоже. А вот сам Мигель вряд ли видел разницу между мной и Генри.

— Ты был ближе всех к нему. К главному человеку в городе. И он послушал бы все, что ты говоришь.

Ещё одна ошибка. Наивная, но, как теперь выясняется, смертельно опасная.

— Нужно было только подойти к тебе, рассказать…

Та же тактика, что и у Эсты? Впрочем, она сработала бы. С сенатором совершенно точно: Джозеф, действительно, всегда внимательно слушал просителей. Когда они приходили, конечно — сам в народ отправлялся нечасто. Со мной же…

— Ты выбрала не лучший момент для разговора. Я тогда… Немного расстроился.

— Но ты говорил, о чем думал. И когда я это поняла, все вокруг и внутри заполыхало. Стало больно. Так больно, что нельзя было больше ничего почувствовать.

Состояние аффекта. Оно же — колдовской транс. Оно же — причина возникновения аномалии, излучающей непонятные волны.

— А потом ты убежала.

— Мне стало страшно. Я не помнила, что случилось, не помнила, почему оказалась в том саду, среди богатых людей. Меня бы обязательно забрали в полицию, если бы поймали.

И отправили бы в какое-нибудь исправительное заведение. Посадили в клетку.

— Ты боишься оказаться запертой?

— А ты? Не боишься потерять свободу?

А она у меня была когда-нибудь? Ни шагу в сторону от протокола. Ненавидишь, к примеру, церковные службы? Все равно обязан присутствовать. Презираешь добрую половину знакомых? Будешь мило улыбаться и кивать, как болванчик. Имидж, репутация, хорошие манеры — эта клетка не просторнее стальной или каменной. Даже если сам закрыл за собой замок. Зато теперь у меня этой самой свободы… Хоть залейся.

— Как-то не думал. Не было повода.

Фыркнула. То ли осуждающе, то ли разочарованно.

— Я не хотела навредить твоему другу.

Пожалуй. Мишенью он точно не был.

— Ты совсем его не помнишь?

— Ну, парень и парень, — пожала плечами. — Стоял рядом с тобой, говорил какие-то глупости.

Не помнит, точно. Хэнк никогда не опускался до глупостей. Вот и в тот вечер все его советы были исключительно разумны и полезны. И конечно, я не последовал ни одному из них. Как обычно.

— Ты вернешь его.

— Как? Я не знаю, что с ним случилось.

— Твоя воспитательница говорит, что это дух. Какой-то Папа вселился в тело.

— Если Папа, то он сам выбирает, что делать. Я тут ни причем.

Ну да, если говорить о лоа, все так и есть. А если вспомнить о «молли»? К сожалению, нет не то, что пользы, а даже смысла пытаться объяснять возможную физику необходимого процесса. Не поймет. Не те термины. В той же среде, что близка Лил, я плаваю, как топор. Остается надеяться, что хватит и намеков.

— Ты открыла для него путь. Показала, куда надо идти, где ему будет хорошо.

— Хорошо? — снова фыркнула. — Это же лоа, ему не бывает…

— Ну, место, где ему будет проще всего обосноваться. Подготовила почву. Так можно сказать?

— Можно.

Если бы можно было ещё убирать этот время от времени возникающий покровительственный тон… А, ладно. Пусть. Переживу.

— Вот он и пришел. И обосновался. Но, как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше.

— А если он не захочет уходить?

— Пойми, тут все зависит от тебя. Больше, чем ото всех других.

— Ну да! Лоа легко позвать, но прогнать…

— Не надо прогонять. Нужно просто ещё раз проложить путь. Или сделать что-то, чтобы тут, в искореженном теле, ему было больше не так уютно, как раньше.

— Ты о чем это?

— Вернуть тело в прежний вид. Ясно? Всего лишь захотеть все исправить.

Опустила голову, побурчала, обращаясь к носкам своих сандалий.

— Не могу.

— Можешь!

— Да не могу! Я же тебе говорила… Парень. Твой друг. Его-то я совсем не знаю. Прежний, не прежний… А какой он вообще был?

Ого. Вот мы и приехали. Конечная остановка, все на выход.

* * *

— Долго же ходят молодые ноги! — пожурила нас Мари, встречая на пороге комнаты.

Пока мы добирались домой, мамбо времени зря не теряла: по воздуху плыл аромат кофе и каких-то трав, в сумерках занавешенных окон горели звездочки свечей, тонких и толстых, успевших заплакать пол молочно-белым воском.

— Все готово, можно начинать. И час подходящий, хоть и не ночной.

— Спасибо.

— Что-то не вижу желания, дети. Куда оно вдруг запропастилось? Потеряли по дороге?

Лил шмыгнула носом, предоставляя право ответа мне. Вернее, обязанность.