Один. Сто ночей с читателем

А как его – надо его весело:Без песен, без смеха, чтоб тихо было,Чтобы только полено в печи потрескивало,А потом бы его полымем надвое разбило.Чтобы затейные начались беседы…Батюшки! Ночи в России до чего же темны.Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, —                                                                      я едуСобирать тяжёлые слёзы страны.

А меня там обступят, качая головами,Подпершись в бока, на бородах снег.«Ты зачем бедовый, бедуешь с нами,Нет ли нам помилования, человек?»Я же им отвечу всей душой:«Хорошо в стране нашей, – нет ни грязи, ни сырости,До того, ребятушки, хорошо!Дети-то какими крепкими выросли.Ох и долог путь к человеку, люди,А страна вся в зелени – по колени травы.

Будет вам помилование, люди, будет,Про меня ж, бедового, спойте вы…»

Это гениальные стихи! И после этого неважно – был ли Васильев евразийцем, пассионарием, сибиряком, представителем какой-то группы сибирских авторов, где вместе с Марковым и Мартыновым он был арестован за какие-то мечты якобы об отделении Сибири (чего не было). Тут вообще неважно, кто был этот человек. Это великие стихи, которые существуют в русской поэзии уже совершенно независимо от своего носителя.

И написанное в ту же ночь стихотворение «Я полон нежности к мужичьему сну…» – это тоже абсолютно гениальный текст:

Рассвет по ромашкам шёл к мужичьему домуПоглядеть в окошко, как мужику спится.Как мужику спится? Плохо мужику спится.Вот какая-то птица к нему садитсяИ начинает разговаривать по-худому.

Из этого вышел весь Юрий Кузнецов. Вообще из Васильева, как из такого зерна, развилось огромное количество поэтов самых разных направлений: и песенный, иронический и горький Геннадий Шпаликов, и Юрий Кузнецов с его страшными стихами и с его ужасами, и Игорь Шкляревский с его чувством неуклюжего колючего простора. Это действительно поэт, в котором вся русская поэзия семидесятых годов уже есть, как в зародыше.

При этом, конечно, нельзя забывать, у Васильева (это редчайший случай в русской поэзии, пожалуй, только у Твардовского это есть) лирика очень органично сочетается с повествованием. Он умеет так повествовать, чтобы это было не сухо, не протокольно, чтобы это всё-таки оставалось песней. Просто от наслаждения это читать вслух я не могу никак отделаться.

Видите ли, тут одна есть проблема. Все говорят «сила, сила» – и возникает какой-то культ силы. Нет, сила сама по себе и мастерство само по себе немного значат. Важно, конечно, вот это русское отчаяние, которое лежит на дне всех этих текстов. Эти тексты горькие, полные самоненависти и тоски, а не наглого самоутверждения. Васильев – это всё равно всегда отчаявшийся юноша, а вовсе не какой-то крушитель морд. Вот в этом, собственно говоря, его настоящая русская природа.

Я просто не могу не прочесть под занавес:

И в июне в первые неделиПо стране весёлое веселье,И стране нет дела до трухи.Слышишь, звон прекрасный возникает?Это петь невеста начинает,Пробуют гитары женихи.

А гитары под вечер речисты,Чем не парни наши трактористы?Мыты, бриты, кепки набекрень.Слава счастью, слава, жизни слава.Ты кольцо из рук моих, забава,Вместо обручального надень.

Вот если вы не чувствуете в этих стихах подспудного отчаяния и издевательства, значит, вы не чувствуете ничего.

[20.11.15]

После двух отсрочек поговорим о Луцике и Саморядове.