Одиночка

Глядя на тысячи людей, скорее мертвых, чем живых, просто пытающихся дожить до конца дня, Блюм начинал опасаться, что безнадежно опоздал. Врба и Вецлер подтвердили, что профессор находился в лагере, но это было в январе. Прошло четыре месяца. Он мог не выдержать холода. Заболеть тифом. Получить дубинкой по голове. Попасть в газовую камеру. Блюм осознавал всю тщетность своих поисков. Не подведите нас, — попросил его президент Рузвельт. Но даже Рузвельту было не под силу контролировать хрупкую грань между жизнью и смертью в этом аду.

У Блюма возникло ощущение, что он проделал весь этот немыслимый путь ради покойника.

Настало время завтрака. Блюм вернулся к своему бараку и встал в очередь, держа наготове жестяную миску. Со вчерашнего дня, когда он съел отвратительный суп, у него не было во рту и маковой росинки. Но эта еда была намного хуже. Он даже не мог понять, из чего ее сварганили: из капусты, картошки? Половник безвкусного пойла с очистками и прогорклым жиром да кусок черствого хлеба. Он посмотрел на товарищей, сгрудившихся у барака и жадно поглощавших пайку.

А что, если я не смогу его найти? — спрашивал себя Блюм. Что тогда?

Что, если он никогда не сможет отсюда выбраться?

Ему придется остаться. Сколько он тут протянет?

Сморщившись, он отхлебнул баланды из миски. Потом еще раз втянул в себя пойло, как это делали все вокруг. Ему предстояло еще отработать дневную смену.

Раздались свистки.

— Стройся! Стройся! Жратва окончена.

Все разошлись по рабочим бригадам.

Он услышал, как где-то заиграл оркестр.

Глава 40

— Guten morgen, герр лагеркоммандант! — служащие лагерной администрации вскакивали при его появлении.

— Доброе утро. Продолжайте, — он махал им, направляясь к своему рабочему месту.

На столе его уже ждал кофе. Он сел и начал просматривать утренние сводки. За вчерашний день «обработали» более двадцати одной тысячи. Очень хорошо. На целых 12 процентов сверх нормы. Большинство прибыло в тот же день — и сразу же оприходовано. Ожидаемые сегодня показатели тоже его порадовали. Два состава: один из чешского Терезиенштадта, другой из Венгрии. День и ночь предстояли хлопотные.

У него были четкие суточные квоты, но в отсутствии коменданта Хосса он хотел их превысить. Чтобы показать всем, что может управлять лагерем эффективно и с должной дисциплиной. Как знать, прикидывал лагеркоммандант, может, его начальник как раз сейчас получает повышение? Поездка его в Берлин затянулась неспроста. Может, из-за этого он и задерживается. Важно, чтобы все видели, что, пока его нет, лагерь в надежных руках. Работа продолжается, нормы соблюдаются. То, что здесь происходило, находилось под непосредственным надзором рейхсфюрера Гиммлера и его ближайшего окружения. Если начнутся повышения, он желал, чтобы его имя фигурировало в начале списка.

Сегодня утром ему предстояло решить еще одну проблему, размышлял Акерманн.

Грета.

Его начинало беспокоить, что его супруга так привязалась к шахматисту-еврею, который приходил к ним в дом. Он бы еще мог понять, если бы это произошло раз или два. В этом случае она не выказала бы к нему особого внимания. Но она засыпала парня подарками и просила Акерманна составить ему протекцию. Утром по дороге на службу он решил, что разберется с этим раз и навсегда. Очевидно, это уже стало предметом шуточек персонала. А это подрывало моральный дух. Даже Хосс перед отъездом упомянул об этом, хотя и не напрямую, а так, полушутя за рюмкой шнапса: «Грета, должно быть, теперь играет как гроссмейстер…» И засмеялся. Однако Акерманн понял, что он хотел сказать. Он решит вопрос до возвращения начальника. В конце концов программа «окончательного решения» оставалась в силе, и рейх следовало очищать в организованном порядке, не поддаваясь идиотскому и ложному фаворитизму. Грета должна это понимать. Он мог бы сделать это быстро. Избавиться от всего барака. Никто бы не осудил его за это. Но с женщинами бывает трудно. Вот почему проблема оказалась довольно щекотливой. Он видел, как она здесь несчастна. Уже больше месяца жена не допускала его к себе.

Да, проворчал он себе под нос, это все-таки подрывает моральный дух.

Вошел его адъютант, лейтенант Фромм:

— Извините за беспокойство, господин майор, но у меня для вас сообщение. Из Варшавы.

— Из Варшавы?.. — удивился Акерманн.

— Да, от генерала Гребнера. Из Абвера.

— Из Абвера?.. — глаза Акерманна округлились еще больше. Разведка. Лагерь получал приказы напрямую из Берлина, лично от рейсфюрера Гиммлера. — Какого хрена здесь надо Абверу?

— Сегодня прибывает полковник Франке, — адъютант передал Акерманну телеграмму. — Похоже, у него есть вопросы касательно безопасности.

— Безопасности? Здесь? — лагеркоммандант коротко хмыкнул. — Он, наверное, шутит. Проще прорваться между ног у монашки.

— Тем не менее генерал просит, чтобы в отсутствие комманданта Хосса мы оказали ему всяческое содействие.