Одинокий. Злой. Мой (СИ)

— Пожалуйста, идемте, — одними губами прошептала Кира, ее трясло от волнения и страха. Древние тайны ее нисколько не интересовали, всё, за что она беспокоилась сейчас — безопасность стоящего перед ней мужчины.

Почему же он не уходит? Почему же медлит?

— Ее звали… Алина, — имя далось вампиру с трудом. Словно давно забытое, вытравленное из души и из сердца. Если сердце и душа вообще были у такой твари, как древний.

Виктор стряхнул с себя руку Киры, как завороженный развернулся и сел в соседнее с Нику кресло. А тот продолжил свою историю, ничуть не удивившись, что бес передумал.

***

Из цирка они вышли поздно, хотя народ все еще толпился вокруг, пытались урвать билеты на следующее представление.

— Ох, смотри, какой красивый молодой человек, и такая беда с позвоночником, — услышала Кира шепот какой-то женщины за спиной. — Прям жалко его.

Виктор и правда преобразился после встречи с Нику. Это был все еще он. Но теперь вроде те же черты стали до странного притягательными, хотелось любоваться этим темным мрачным взглядом, высокими скулами, хищным профилем.

Виктор не дошел до машины метров десять, когда развернулся к следующей за ним по пятам чертовке.

— Я был лучшего мнения о своей силе воле, — пробормотал он, а затем взъерошил рукой волосы.

— От своей сути не убежать, — пожала плечами девушка, она сама сейчас отчаянно боролась с тем, чтобы прекратить любоваться лицом Виктора, и никак не могла этого сделать.

— Не знаю, что насчет его прорицательницы, но мое чутье говорит, что я еще очень об этом пожалею. Спасибо, что попыталась удержать меня от ошибки сегодня. Это ценно.

— У меня не вышло, — с горечью в голосе выдавила она.

— Я буду делать еще много ошибок. Уверен, у тебя будет возможность научиться меня от них останавливать, — усмехнулся он, а затем неожиданно для Киры обхватил ее за талию и прижал к себе в поцелуе.

***

Когда в камеру Платона вошел начальник тюрьмы (не потому что Платон был каким-то особым заключенным, а потому что, кроме этого самого начальника, других живых душ в «Теневерсе» среди персонала не водилось), мужчина даже обрадовался. За время, проведенное за решеткой, он натурально начал сходить с ума от одиночества и отсутствия общения.

Обстановка располагала к помешательству. Чьи-то крики, стоны, всхлипы, завывания. Постоянно снующие тени, полное отсутствие занятий. Даже книг нет. Неудивительно, что в «Теневерсе» слабые духом теряют рассудок.

Платона отчасти спасали мысли. Он много анализировал, вспоминал. Опыт, накопленный за годы магических исследований, позволял обдумать каждый эксперимент. Прокрутить перед глазами в мельчайших деталях. Это помогало не рехнуться. Держало разум в тонусе.

Ещё он постоянно думал о семье, которая не отвернулась от него, а ждала, выбивала свидания, ходатайствовала перед арбитрами о послаблениях. Возможно, они и не простили Платона, который даже в заточении умудрился нарушить закон — но не бросили его и не выели всю душу упреками. По крайней мере, пока что.

Они старались помочь, хотя он был откровенно плохим братом и сыном.

Сейчас Платон вспоминал, что когда его только-только заключили в поместье, он пытался отпроситься на свадьбу к Златону. Но не для того, чтобы поздравить брата — а чтобы подсмотреть, как снимается защитный купол. Он хотел воспользоваться ситуацией, только и всего, но арбитры запретили.

Братья стояли за него горой, пусть он и попортил их жизни своими поступками. Например, каково пришлось Дитриху, которого Платон отправил в адский цирк к Нику? Кто знает, что случилось бы, не увидь он будущего и не успей уйти раньше, чем начнется представление?

Мама, наверное, все глаза выплакала от переживаний за Платона. А он… неотесанный орк. Достойный сын своего папаши.

Сейчас он понял, каким был эгоистом. Всегда. Последние несколько лет Платон провел за исследованиями. Были ли его попытки «помочь» братьям искренними? Наверное, да. Он никому не желал зла. Но братья явно хотели не такой помощи и не просили о ней. Потому что так он уподоблялся отцу — который всегда знал, как лучше для всех. Но нельзя решать за других. Нельзя отнимать у другого существа свободу выбора. Ему пришлось и самому лишиться выбора, чтобы понять это со всей отчетливостью.

Теперь Платон мог всё примерить на себя.

Будет ли у него шанс на прощение? Поверят ли его извинениям?

Сможет ли он доказать семье, что достоин носить фамилию Адрон, хоть орком больше и не является?

Это тоже угнетало. Не могло не угнетать. Лишиться сущности — как будто потерять конечность. Ты помнишь её, ты испытываешь фантомные боли. Но тебе никогда уже не вернуть её.

После ритуала он навсегда утратил способность обращаться, и первые недели в «Теневерсе» Платон переживал потерю. Он не принял её сразу, поначалу пытался выстроить прошлое иначе, постоянно говорил себе «а что, если …». Даже планировал, как можно попробовать провести обратный ритуал…