Одинокий. Злой. Мой (СИ)

— Ну, я же твоя невеста, — сказала шепотом. — Почти родственник. Видимо, Дитрих хорошо умеет убеждать.

— Даже не сомневаюсь в этом его таланте.

Они помолчали. Неловкость витала в воздухе. Платон боялся сказать хоть что-то лишнее, спугнуть Марьяну или огорчить её неверным словом. А девушка покусывала губу, теребила волосы, но первой разговор не заводила.

Они не касались друг друга, даже не обнялись. Сидели как чужаки, и это уничтожало Платона изнутри.

А если она всё же кого-то нашла? А если пришла сказать, что счастлива с кем-то другим?

Как тогда пережить остаток года? Зная, что та, которую он впустил в свою душу, которой позволил прорасти в нем корнями, его больше не ждет?..

— Прости, что назвал тебя своей невестой, — выдавил Платон. — Я понимаю, это не совсем корректно, но Дитриху нужен какой-то официальный статус, чтобы принять тебя в семью. Я хотел, чтобы ты была под защитой моих братьев.

Марьяна как будто огорчилась.

Хм, почему бы это?

— Мари, ты чего? — спросил Платон, нерешительно касаясь её ладони.

— Я думала… — она запнулась, но руку не убрала. — Нет, не важно.

— Пожалуйста, скажи. Всё, что связано с тобой, для меня важно.

— Я думала, ты назвал меня невестой, потому что… — Её щеки покраснели. — Потому что у нас всё серьезно. Я полная дура! — Она всё же отстранилась, закрыла пылающее лицо руками. — Даже не предположила, что ты всего лишь объяснялся перед братом. Напридумывала себе лишнего.

— Мари! — Платон был готов зацеловать эту смущенную девушку. — Конечно, у нас всё серьезно! Если ты сама, конечно, этого захочешь.

— Я? — в ее голосе звучало искреннее изумление. — Конечно, захочу…

Тогда-то барьер и был сломлен. Неловкость отброшена, преграды смыты.

Мари бросилась к Платону, обняла его. Он с наслаждением вдохнул аромат её волос и тела, аромат её самой: спелой вишни, пряных специй, горных трав. Прижал к себе, насколько позволяли наручники (получилось неловко, но, кажется, девушку всё устраивало). Коснулся губами её кожи.

Сладкая…

Несколько минут она плакала у него на плече, цеплялась пальцами за тюремную робу и просто всхлипывала, рассказывая о том, как живет, где работает и чем занимается. Ничего плохого в её жизни не происходило — но Марьяна не могла успокоиться.

— Я так волновалась за тебя… — говорила она, и горячие слезы её рушились Платону на кожу. — Каждый день думала… Я не представляю, каково тебе здесь… Ты так исхудал… Мне так тебя не хватает… Я столько хочу рассказать…

Они разговаривали, и время утекало сквозь пальцы. Платону казалось, что он ничего толком не успел спросить, что слишком много драгоценных секунд потратил на молчание. Он заранее корил себя, понимая, что следующая тюремная встреча будет не скоро — если вообще будет.

В промежутках между общением они целовались, заново вспоминая, каково это: касаться губами друг друга. Исследовать, запоминать.

Платон забывался в своей Мари. Терял рассудок, но теперь был даже счастлив этому помутнению. Ему так сильно не хватало её, что сейчас он не мог надышаться.

— Ты будешь меня ждать? — спросил он с замиранием сердца.

— А как иначе? — возмутилась сидящая на его коленях Марьяна. — Вообще-то я прожила без тебя целую кучу очень грустных лет и не намерена отпустить сейчас.

— Я скоро выйду, и мы сможем начать нормальные отношения, — пообещал ей Платон. — Вроде как жить вдвоем мы уже научены.

— Это в поместье ты мог скрыться от моей игры на рояле в соседнем крыле, — улыбнулась Мари. — Готов терпеть её каждый день?

— Всю жизнь, — слова, слетевшие с губ, были искренними.

— Это ты сейчас так говоришь, а потом...

— В крайнем случае, куплю беруши, — беззаботно ответил Платон.

И Марьяна засмеялась в ответ, словно не было кругом этих стен, этих цепей, теней, следящих за ними. Отсмеявшись, Мари шутливо толкнула его в плечо.

— А ещё я хочу отправиться в кругосветное путешествие, — начал мечтать вслух мужчина. — Ты, я...

— И собачка, — вдруг засмущалась девушка.

— Собачка? — не понял Платон, представив почему-то «собачку» на молнии.

— Да, если ты не против. Маленькую какую-нибудь, например, терьера. Я всегда хотела собаку, но мама категорически запрещала, говорила, что мне нельзя доверить живое существо. А теперь… если ты разрешишь…

— Разумеется! — он рассмеялся. — Хоть пять собачек! Клянусь, всё так и будет. Только дождись меня.

— Дождусь, — клятвенно пообещала Марьяна тоном, в котором читалась решимость ждать не несколько месяцев, а долгие годы.

***

Этот ноябрь разительно отличался от предыдущего. Солнечный, теплый, безветренный. Дождей почти не было. Словно сама погода ждала возвращения Платона и радовалась тому, что он вот-вот выйдет на волю.

Годовое заключение подходило к концу.

Даже не верится, что минул всего лишь год, а не целое десятилетие — по ощущениям, мое ожидание длилось бесконечно долго.