— Марьяна, — позвал мужчина, обернувшись. — Перестань бояться. Я не прошу тебя снимать магию. По правде, мне абсолютно плевать, что ты прячешь. Даже если ты огромная беззубая троллиха, я не огорчусь.
— Вот и хорошо, — эхом откликнулась я. — Эй, я не троллиха! Почему вообще троллиха?!
Вообще-то даже обидно стало.
Платон явно был удовлетворен такой реакцией — потому что я перестала панически дышать через раз.
— Да так, вспомнилось что-то, — неоднозначно ответил он, потерев бок. — В любом случае, свои обещания я всегда выполняю. Я отдал твою бумагу своему информатору. Он обещал найти всё, что сможет. Я не требую раскрыть мне твою подноготную — потому что и сам не собираюсь этого делать. Но если мы хотим сотрудничать, то должны быть честны хотя бы в тех вопросах, что касаются нас обоих. Я очень рискую, прося брата пойти на шоу Альбеску. Ты же это понимаешь?
Мне оставалось только отрешенно кивнуть.
Он прав. Этот мужчина дал мне кров и какую-никакую защиту. Он не лезет в моё прошлое. Он даже попытается найти моих родственников. Он уже сделал много больше, чем все до него.
Меньшее, что я могу сделать в ответ — помочь ему и быть честной.
— Я всё тебе расскажу. Но давай, кхм, немного в другой ситуации, — я обвела взглядом его полуобнаженное тело.
— Согласен, — устало ответил Платон. — Я и сам бы сейчас не отказался поспать. Перенесем разговор на потом.
Он толкнул одну из дверей. Я услышала шум льющейся воды. Не похоже что-то на джакузи. Обычная ванная комната с крупной ванной в углу. Скомканная одежда валялась на полу кучей.
— Ты давно вернулся? — перевела опасный разговор, чтобы хоть ненадолго отпустить воспоминания про Альбеску. — Я не слышала, как ты пришел.
— Мари, я вернулся одновременно с Дитрихом и срочно окатил себя водой, чтобы история про мытье выглядела хоть как-то правдоподобно, — фыркнул Платон. — Именно поэтому сейчас я собираюсь отоспаться, как следует поесть, а уже потом обсудить с тобой Нику Альбеску. Договорились?
— Да. И… спасибо тебе.
— Как не помочь моему личному доктору, — улыбнулся Платон, подхватывая свои вещи. — А теперь, если ты не против, я бы хотел помыться… по-настоящему.
Хмыкнула, развернулась, и за спиной тут же раздался сильный всплеск. Инстинктивно обернулась — посмотреть, не замочило ли меня. А Платон, уже целиком оголившись, залез в ванную, погрузившись по самую шею.
— Эй, не мог подождать, пока я выйду? — возмущенно шикнула на него, торопясь поскорее уйти.
— Мало ли. Может, ты захочешь присоединиться, — он произнес это так, словно я действительно могла такое предложить. А затем вдруг брызнул в меня водой, зачерпнув ту ладошкой.
Я коротко взвизгнула, прячась за дверь, а Платон весело засмеялся. Как мальчишка, ей-богу!
Плотно закрыла дверь и на миг замерла, пораженная пришедшей в голову мыслью. Даже не мыслью, а скорее, смутным образом. А что, если я и вправду…
Два поломанных человека, вместе. Ни к чему не обязывающая ласка, просто желание утешить друг друга, хоть на мгновение забыться в нежных объятиях. Почему-то казалось, что они будут непременно нежные у этого хмурого одинокого мужчины.
Рядом с Платоном у меня возникало чувство, что он наказывает себя за что-то. Что главные его палачи не те, кто установил непроходимый полог вокруг замка, а он сам.
Каковы были бы на вкус его губы?
Я потрясла головой, стараясь отогнать навязчивый образ. Это совершенно не нужно нам обоим, только усложнит совместное пребывание под одной крышей.
Но не успела отойти от двери, как услышала его тихий голос.
Глава 6
Марьяна закрыла за собой дверь, кажется, рассердившись на его глупое предложение. Зачем он это сказал? Только спугнет ее, поломает доверие, а ему после сегодняшнего нужен еще как минимум один сеанс «электролечения».
И, тем не менее, смутный неясный образ того, что могло бы выйти, прими она его предложение, всё равно закрался в мысли.
Неужели его собственные шутки Диту обернулись против него?
Да ну, бред какой-то. Он ученый и должен думать прежде всего о деле, а не о низменных плотских желаниях. Раньше так и было…
И вообще, зачем он сказал брату, что не хочет чувствовать себя подопытным? Это всё чертов бес, разбередивший душу, заставивший вспомнить, воскресить то, что он считал давно забытым, истлевшим… Мало ему было за что себя ненавидеть.
А впрочем, вышло удачно, на Дита это произвело впечатление. Тот наконец поумерил подозрения.
— Какой позор. Один ползает на брюхе перед арбитрами, а другой перед ним унижается, — голос отца над ухом вызвал скорее раздражение, чем удивление.
— Я ни перед кем не унижался, — процедил Платон сквозь зубы.
— Ну как тебе сказать, сынок, — язвительно выделил обращение Серп. — Клянчить семейный дар как подаяние. Это и есть унижение.
— Просто заткнись и дай мне помыться, — он демонстративно взял банку с гелем, выдавливая на губку.
— Не хочешь смотреть правде в глаза? Можешь отвернуться и просто слушать. Убей Дитриха, и тогда дар выберет другого достойного в вашем поколении.