Одиссей Фокс

— Потому что иначе было нельзя! — пронзительно ответила девочка, и Одиссей знал, что она права. Как лучшие актёры падали без сил или бились в приступе от наивысшего напряжения своей роли — так эмфари, напрямую получая и проводя сильные чувства разных людей, должны были открывать им душу и не прятаться за подушками защитных систем.

— Мука творчества неизбежна? — спросил он.

— Не знаю, избежна или не! — Рин было не до пафосных выражений. — Но когда пытаешься создать что-то настоящее, она просто есть.

— Но никогда до сих пор эмоциональная нагрузка не была по-настоящему опасна и, тем более, смертельна?

— Никогда, — эхом повторила Рин, бледная, как полотно.

Одиссей едва слышно вздохнул.

— После того, как Вернер выкрутил веньеры на минимум, чтобы прервать процесс, они вернулись на максимум. Кто их вернул?

— Не знаю! — воскликнула девочка. — В комнате никого, кроме папы, не было. В один момент потоки эмоций снизились, а потом снова выросли. Кажется, это был уже не папа, он в тот момент вызывал врачей. Кажется, они вернулись на максимум сами.

— Кажется?

— Я была полностью занята внутри и не следила за тем, что снаружи.

— Когда она умирала, Вернер позвал тебя, интоса. Почему ты не откликнулась на зов?

— Я не была в системах дома и не слышала зова. Я была внутри эфиограма вместе с Рин. Мы плели Отчаяние вместе.

— В чём заключалась твоя помощь?

— Я не могла работать с чувствами, но помогала координировать другие процессы. Сцены, музыку, вибрации, цвета… Всё, что мы придумали и создали к тому моменту. Она была процессором эмоций, я оперативной памятью системы.

— И ты не поняла, что ей плохо? — переспросила Клеасса.

— Ей должно было быть плохо. Нельзя работать с отчаянием убийц, потерявших всё, и не чувствовать муку и боль.

— Значит, эмпатографику следует ограничить для несовершеннолетних! — решительно клюкнула Клеасса, вспрыгнув на пик гражданской ответственности.

— Ограничение давно уже есть, Рин два года требовала разрешения работать с негативными эмоциями, потому что без них не создать ничего стоящего. Мама с Рин подписали разрешение, а папа был против, но его лишили права голоса…

— Когда ты поняла, что что-то не так?

— Когда умерла. Всё кончилось, и я оказалась одна. Мама сказала, чтобы я заткнулась и ждала медиков и полицию, а папа вырвался и молча ушёл, дрон нашей секции сопровождал его, чтобы не отпускать… А потом я ждала, ждала, пыталась понять и не понимала, и наконец появились вы.

— Понятно, — тяжело сказал Одиссей. — Спасибо, Рин.

— Вы знаете, что случилось? — спросила она из последних сил. — Почему я умерла?

— Кажется, знаю. Но я должен провести маленький следственный эксперимент.

— Испытать отчаяние? — слабо улыбнулась девочка.

И Фокс кивнул.

✦ ✦ ✦

Хрустальная сфера была прозрачной и тяжёлой, но поворачивалась в плетёном металлическом ложе отзывчиво и легко. После активации она налилась цветом и стала выглядеть, как огранённый кусок неба, забитый тусклым маревом тревожных облаков. От касаний, а порой и просто так по сфере проходила вибрация, она отдавалась в воздухе, и напряжение вокруг эфиограма чувствовалось и росло. Неслышимая ухом музыка текла прямо в тело, и внутри всё начинало сжиматься в ожидании дурных событий и вестей.

Ужа на этапе предвкушения Рин Шеллер сделала выдающуюся работу, тонкую, как кружево детского страха и мрачную, как сумрак взрослых мыслей.

Одиссей положил на сферу ладони и всмотрелся, ему показалось, что облака расходятся, открывая зарево в глубине. Хрусталь под руками вздрогнул, чувство необратимости заполнило тело; вдруг руки провалились внутрь, прежде чем мышцы успели напрячься и оттолкнуть, а крик в горле родиться — и вслед за руками внутрь провалился весь человек.

Когда пригнувшиеся от ветра рейдеры реют на тонких полётных досках над злыми волнами на штормовой стороне Буреады-9, а спереди из-за короткого горизонта доносится предупреждение распорядителя гонок: «Волна апогея! До столкновения 4 тика, 3, 2, 1…» — всё тело готовится к удару, доска заворачивается носом и передним краем вверх, весь опыт гонщика подсказывает, как правильно двинуться, как лучше застыть, чтобы оседлать накатывающую Волну. Но удар дочери апогея всё равно оказывается неудержим и неукротим. Она врезается в дрожащий строй, опрокидывая неумелых, трусливых, слабых, жадным криком моря погребая их под толщей бурлящего гнева.

Одиссей знал, что его ждёт отчаяние, понимал, что оно взято у тех, кто потерял всё; знал, что оно сплетено и усилено эмфари-гением, равных которому в галактике не было и теперь нет — но всё равно он был не готов к тому, что испытает.