Одиссей Фокс

Чужое отчаяние заполнило его с ног до головы и стало своим. И он наделил чистые чувства собственным смыслом. Одиссей осознал, что не сможет спасти Ану, не сумеет сохранить её жизнь, она обречена корчиться в муке распада так же, как он и все остальные. Они были изначально на это обречены, и разве Фокс мог остановить весь падающий в бездну мир? Да что он вообще такое? Обыкновенное маленькое ничтожество из плоти и крови, с капелькой теллагерсы, которая не знает, что творит. Крошечный червяк, который вообразил себя бессмертным, прожив какие-то жалкие крохи лет. Да многие деревья живут в десятки раз дольше, а другие в сотни, и в тысячи, не говоря уж о камнях, астероидах, кометах, о планетах и звёздах, о скоплениях газа — величественных и безжизненных, неприкаянных, скорбных. Все они кажутся такими долгими по сравнению с человеком, но все они — такие же горстки угасающего пепла в жадной пасти неизмеримого небытия.

С чего он решил, что получится победить Ничто? Что жизнь, радость и любовь в принципе возможны? Что у дурацкой неуклюжей махонькой вселенной с её ограниченным сроком годности есть хоть какой-то смысл? Пустота насмешливо смотрела на Одиссея Фокса изнутри, а снаружи таяли облака безнадёжных помыслов бедных-несчастных людей. Годы потерь и разочарований прошли через разум за несколько минут: он пытался выкарабкаться из ямы, обдирая руки о слипшиеся комья чужой безысходности, об острые камни обречённых надежд. Каждая попытка подняться заканчивалась падением вниз — а внизу лежали белеющие трупы людей, которых он знал и любил, их было так много, и каждый, неподвижный и холодный, терзал сердце Одиссея. Он ощутил на щеках безнадёжный холод чужих и своих слёз.

Но в центре отчаяния бился пойманный огонёк. Увидев его, человек рванулся изо всех сил, нащупал, схватил, и почувствовал, как они заполняют его: сострадание и любовь Рин, человечность и надежда Макса, радость Гаса и Илли, забота Норы, мечты и свобода Вернера, уверенность и целеустремлённость Неймана, его щедрость — и многие чувства и всполохи, кропотливо собранные юной эмфари. Они сложились в сияющий хор, из огонька разгорелось пламя, и безнадёжные тучи разошлись. Внутри заполненного отчаянием сознания человека появились надежда и любовь, и он начал верить, что даже немыслимое и невозможное — возможно.

Повсюду хлынул дождь. Наверное, это были невыплаканные слёзы и невыстраданные упрёки убийц, но пылающий хор, сплетённый в силуэт птицы, воздел крылья и защищал Одиссея своим огнём. А когда всё прогорело, эфиограм закончился, и сознание подняло его обратно в голову.

Несколько секунд детектив стоял, оглушённый, чувствуя, как от волнения дрожат руки. Затем вытер мокрое лицо рукавом свитера и повернулся к Рин.

— Спасибо, — сказал он.

— Вы в порядке? — осторожно переспросила Клеасса.

— В полном. Соберите семью в главной комнате, — Фокс ухватил тяжёлый хрустальный шар обеими руками. — Нужно перенести эфиограм туда.

— Туда? Почему?

Он потопал ногой по пружинящему покрытию.

— Здесь слишком мягко.

Глаза шестерых смотрели на Одиссея, а ещё его снимала инфосистема страховой.

— С детективной точки зрения, это несложное дело, — пожал плечами Фокс. — Рин убило конкретное действие: снять предохранители в интерфейсе, открыть все каналы сразу и выкрутить все веньеры на максимум. Это сразу определило узкий круг тех, кто имел доступ: Нора, Макс, сама Рин и её вирп.

Он посмотрел на девочку.

— Ты же не давала внутреннего доступа Гасу?

— Нет, он просто друг, — пробормотала девочка.

— Вот и весь список. У других не было самой возможности это сделать.

— Мы можем получить ордер на доступ к логам и точно узнать, — оживилась Клеасса. — Это быстро!

— Логи покажут, что Рин отдала приказы сама. Убийца не идиот, и использовал агонию девочки, чтобы совершать действия от её лица. Ведь даже если она сумела это заметить, уже не могла помешать. Рин до последнего не понимала, что умирает, и старалась завершить плетение своей лучшей, самой важной и сильной работы. Один из самых печальных аспектов этого дела в этом: когда в девочку хлынули реки ненужного, лишнего и сводящего с ума — она могла пропустить все чувства и переживания сквозь себя, прямиком в эфиограм. Он превратился бы в кашу и бессмыслицу, но Рин бы отделалась нервным срывом от превышения переживаний, максимум, сердечным приступом — и не умерла. А она не поняла, что угроза смертельна, и изо всех сил старалась завершить Отчаяние, сплести всё, как задумано. Поэтому переизбытки эмоций остались в ней, во всём безумном противоречии чувств и переживаний, и убили Рин Шеллер.

Отец отвернулся к стене, мать закрыла лицо руками, а Нейман смотрел в одну точку.

— Но есть простой способ выяснить, кто убийца, без всяких логов.

— Как же? — удивилась Клеасса.

— Вас устроит чистосердечное признание? — спросил Одиссей и с размаху швырнул Отчаяние в пол.