Одиссея

В переводе картина несколько иная. Одиссей назван царем около 40 раз, причем чаще всего не в авторской речи, а в речи персонажей, где в оригинале сочетание “царь Одиссей” никогда не встречается. Менелай, на протяжении кн. 4 и 1-й половины кн. 15,-26 раз (в оригинале его имя употребляется либо вовсе без определения, либо с одним из традиционных эпитетов: “славный, златовласый, вскормленный Зевсом”); к тому же он еще и “богоизбранный пастырь” (напр., 4. 156 = 15. 87), чего вовсе нет в оригинале, но что вполне отвечает представлению о царе “Божьей милостью”. Алкиной назван царем сверх оригинала 28 раз; в оригинале в этих случаях его имя стоит либо вовсе без определения, либо с эпитетом μεγαλήτωρ “великодушный”. Вероятно, известную роль в выборе слова “царь” в сочетании с трехсложным именем собственным сыграло его удобство для стиха, особенно в начале гексаметра, но царским титулом в переводе чаще, чем в оригинале, наделяются и особы женского рода, где соображения размера для такого мастера стиха, каким был Жуковский, едва ли могли иметь определяющее значение. Итак, Пенелопа — царица: 12 раз в оригинале, 19 — в переводе плюс еще 2 раза — “государыня (в оригинале γύναι “жена”, 19. 455, и τέκνον “дитя”, говорит ей Евриклея, 23. 26); особенно пикантно обращение “царица” звучит в устах Одиссея (23. 183), уже расправившегося с женихами и признанного всеми его домашними. Арета — царица: 3 раза в оригинале, 13 — в переводе. Навзикая в переводе всегда “царевна”, хотя в оригинале говорится либо “дева”, либо употребляется местоимение (см. примеч. к 6. 99).

Вот еще несколько примеров. Телемак посещает царственный град Лакедемон и царя Менелая в его царском жилище; сам Менелай пирует в царских палатах, Телемак и Писистрат достигают царского дома, звать их бегут царские рабы, коней привязывают к яслям в царевой конюшне (4. 1-4, 15, 21, 38, 40) — так в переводе. В оригинале ни одного из выделенных слов нет. В оригинале: “Отвечая ей, златовласый Менелай сказал”; в переводе: “Царь Менелай отвечал благородной царице Елене”. При виде быка, упавшего под ударом жертвенной секиры, “возопили дочери, невестки и почтенная супруга Нестора” (3. 450-452); в переводе: “и невестки царевы и с ними царевнь”. Филойтий, вспоминая Одиссея, восклицает: “О благодушный, великий мой царь!” (20. 209) — в оригинале: “безупречный Одиссей”. “Прославленный дом” Алкиноя (8. 38) — “царевы палаты”. Телемак, обуздывая женихов, напоминает им, что они безобразничают в его “красивом доме” (20. 319) — в переводе: “в священных обителях царских”. Тот же Телемак, по Жуковскому, — “власти державный наследник” (22. 53); на самом деле, Евримах, пытаясь избежать гибели, говорит Одиссею, что Антиной хотел стать царем на Итаке, а “твоего сына убить из засады”. Наконец, Евриклея, оправдываясь перед Пенелопой в том, что утаила от нее отъезд Телемака, говорит: “Дочь моя, либо убей меня... либо оставь в доме” (4. 743 сл.). В переводе: “Свет наш царица, казнить ли меня... / Ты повелишь иль помилуешь...”...Как тут не вспомнить лексикон русской сказки: “Государыня, царица-матушка, не вели казнить, вели миловать”!

5

Другая стилистическая тенденция, явно несовместимая как с патриархально-царственным “благолепием”, так и с оригиналом, — вульгаризмы. Число их невелико, и те же самые примеры переходят из одной работы в другую. “Марать понапрасну рук не хочу” (18. 12 сл.); “умничать вздумал — не хуже стряпухи старой лепечет” (18. 26 сл.); “моих кулаков отведать” (20. 181); “гнилой старичишка” (20. 379 — добавление переводчика); “деревенщина грубая” (21.85). Разумеется, в оригинале таких сильных выражений нет, но в оправдание переводчику можно сказать, что все эти выражения взяты из речи отрицательных персонажей — нахального Ира, наглого Меланфия, надменного Антиноя — и представляют собой попытку использовать лексические средства для изображения их характеров. С этой точки зрения показательна дифференциация в переводе слова ξει̃νος “иноземец”. Если в устах Евмея или Амфинома оно звучит как нейтральное “чужеземец”, “странник” и даже “бедный скиталец” (14. 361; 18. 417, 420; 20. 191), то в речи женихов (и в первую очередь Антиноя) или дерзкой служанки Меланфо — только как “негодяй”, “бродяга”, “неотвязный, негодный бродяга” (17. 478; 18. 38; 19. 66 = 20. 78; 20. 377; 21. 288).[1744] В остальном надо все же признать, что ругательствами по адресу Одиссея Жуковский несколько злоупотребляет: сказано ли о нем в оригинале “нищий”, “старик”, “жалкий”, “несчастный”, или он вовсе никак не назван, в переводе Одиссей-нищий всегда “бродяга”, “побродяга”, “наглец” (см. 17. 449, 460; 18. 81, 389, 391, 400; 19. 68).