Одиссея

Жуковский в этом предисловии, развивая свои мысли о переводческих принципах, связанных с воссозданием атмосферы “Одиссеи” Гомера, — то, что он сам называет “поэтической исповедью”, — не говорит о концепции “очищенного Гомера”. Но в специальном “Прибавлении” к первой части перевода он, еще раз пояснив характер издания “для юношества, с выпусками”, приложил 11 отдельных листков для заклейки 29 мест в книге. Ко второй половине “Одиссеи” подобных поправок поэта не было — по мнению П. А. Ефремова, “вследствие тогдашних неурядиц в Карлсруэ, помешавших печатанию”.[1767]

Очевидно, что, не отказавшись еще от идеи “образовательной детской книги” — “Повести о войне Троянской”, Жуковский в предисловии к первому изданию “Одиссеи” этот замысел не обнародовал и говорил лишь об “очищенной Одиссее”. “Отрывок из письма”, предпосланный этому изданию, не случайно обращен к С. С. Уварову. Бывший арзамасец, один из теоретиков русского гекзаметра в 1810-е годы, граф Уваров (1786-1855) в 1840-е годы был высокопоставленным чиновником, министром просвещения, и от него во многом зависела цензурная судьба “Одиссеи”. Жуковский, живя в это время постоянно за границей, обращается к нему за помощью не просто как к бывшему приятелю, знатоку античности, но и как к официальному лицу: “Что же касается до издания очищенного, то оно, имея целию образование юношества (которого поэтическая сторона не должна быть пренебрегаема), входит в область министра просвещения: желаю знать его мысли об этом предмете” (6, 186). Предисловие в этом смысле приобретало и тактический характер — для лучшего прохождения перевода через цензуру, хотя опасения Жуковского вряд ли имели основания.

Идея “очищенной Одиссеи”, свидетельствующая о “чрезмерной щепетильности”[1768] Жуковского, не получила поддержки Уварова. В письме Жуковскому от 10 ноября 1847 г. он писал: “Что же касается до очищенного издания “Одиссеи”, то, по моему мнению, нет никакой нужды к оному приступать. Везде и всегда юношество читает Омера в полных изданиях, и нигде не замечено, чтобы это чтение производило соблазн малейший”.[1769] Возможно, столь категоричное суждение министра просвещения об “Одиссее для юношества” послужило причиной отказа от уже начатой работы над прологом и “Повестью о войне Троянской”.

Но предисловие к первому изданию “Одиссеи” должно было появиться и не только в тактических целях (пожалуй, только выбор адресата “отрывка из письма” мог служить этому). Для Жуковского с этим переводом слишком много было связано. В определенной степени это был его эстетический манифест, вероисповедание и завещание новой русской литературе. Как справедливо замечает исследователь, опираясь на текст этого письма-предисловия, “Жуковский вполне адекватно дал нам то, что он мог и должен был дать — романтическое видение Гомера как простоты по ту сторону сложности, наивности по ту сторону осуществившей и исчерпавшей себя изощренности”.[1770]

В.Н. Ярхо

О ТРАНСЛИТЕРАЦИИ ИМЕН СОБСТВЕННЫХ И НАЗВАНИЙ

Читатель, ознакомившийся со статьями в Приложениях, наверное, уже заметил известное расхождение в транслитерации древнегреческих имен собственных в них и в переводе Жуковского. Так, в переводе читаем Эрмий, Эвбея, Радамант, в статьях — Гермес, Евбея, Радаманф. В еще большей мере с подобным явлением придется встретиться в примечаниях, и объясняется оно царящей в русском языке уже на протяжении двух веков прискорбной неразберихой в передаче античных имен. Этому есть две причины.

1. Имена, заимствованные из древнегреческого, проникали в Россию двумя путями: через Византию и — в латинизированной форме — через Западную Европу, при том что произносительные нормы в греческом в византийское время и в поздней латыни, откуда их заимствовали западноевропейские языки (из них в дальнейшем учитываются только немецкий и французский как главные источники заимствования античных имен в русском в 18-19 вв.), были различными.

2. В результате в русском в произношении древнегреческих имен часто возникали дублеты, которые в свою очередь порождали достаточно безразличное отношение переводчиков к передаче имен собственных.

Объясним это подробнее.

(1) В древнегреческом существовало придыхательное τ (тэта), которое в Византии стало звучать как φ и в старой русской орфографии передавалось через упраздненную со временем фиту. В западноевропейских языках этот звук сохранился в графике в виде th, хотя и в немецком и во французском произносился как простое t Отсюда такие разночтения, как Эгист и Эгисф, а у Жуковского Эйдофея и Левкотея, Закинф и Эримант.

(2) В древнегреческом не было звука, соответствующего русскому ц, и автор “Одиссеи” знал Кирку и киклопов, а отнюдь не Цирцею и циклопов. В греческом произношение к так и сохранилось, а в латинском примерно к концу 4 в. н. э. к перед е и i стало произноситься как ц и в таком виде перешло в новые европейские языки.