Одиссея последнего романтика

Но если никогда ты не изведал муки,Всей муки ревности, когда ее другойСвободно увлекал в безумный вальс порой,И обвивали стан ее чужие руки,И под томительно-порывистые звукиОбоих уносил их вихорь круговой,А ты стоял вдали, ревнующий, несчастный,Кляня веселый бал и танец сладострастный…Но если никогда, в часы, когда заснетС дворцами, башнями, стенами вековымиИ с колокольнями стрельчатыми своимиГромадный город весь, усталый от забот,Под мрачным пологом осенней ночи темной,

В часы, как смолкнет всё и с башни лишь огромной,Покрытой сединой туманною веков,Изборожденной их тяжелыми стонами,Удары мерные срываются часов,Как будто птицы с крыш неровными толпами;В часы, когда на всё наляжет тишина,В часы, когда, дитя безгрешное, онаЗаснет под сенью крил хранителей незримых,Ты, обессилевший от мук невыразимых,В подушку жаркую скрываясь, не рыдалИ имя милое сто раз не повторял,Не ждал, что явится она на зов мученья,Не звал на помощь смерть, не проклинал рожденья…И если никогда не чувствовал, что взгляд,

Взгляд женщины, как луч таинственный сияя,Жизнь озарил тебе, раскрыл все тайны рая;Не чувствовал порой, что за нее ты рад,За эту девочку, готовую смеятьсяПри виде жгучих слез иль мук твоих немых,Колесования мученьям подвергаться,—Ты не любил еще, ты страсти не постиг.

<1853, 1857>

6. «Прости меня, мой светлый серафим…»^{207}

Прости меня, мой светлый серафим,Я был на шаг от страшного признанья;Отдавшись снам обманчивым моим,Едва я смог смирить в себе желанье

С рыданием упасть к ногам твоим.Я изнемог в борьбе с безумством страсти,Я позабыл, что беспощадно строгЗакон судьбы неумолимой власти,Что мера мук и нравственных несчастийЕще не вся исполнилась… Я могЗа звук один, за милый звук привета,За робкий звук, слетевший с уст твоихВ доверчивый самозабвенья миг, —Взять на душу тяжелый гнет ответаПеред судом небесным и земнымВ судьбе твоей, мой светлый серафим!Мне снился сон далеких лет волшебный,И речь младенчески приветная твоя

В больную грудь мне влагою целебнойЛилась, как животворная струя…Мне грезилось, что вновь я молод и свободен…Но если б я свободен даже был…Бог и тогда б наш путь разъединил,И был бы прав суровый суд господень!Не мне удел с тобою был бы дан…Я веком развращен, сам внутренне развратен;На сердце у меня глубоких много ранИ несмываемых на жизни много пятен…Пускай могла б их смыть одна слеза твоя,Ее не принял бы правдивый судия!

<1857>

7. «Доброй ночи!.. Пора!..»^{208}