Одна беременность на двоих

Аманда предложила сделать наброски с собаки, но разве я могла хоть что-то взять в руки! Они болели, болели и ещё раз болели. Я достала из шкафчика мёд и принялась есть ложкой, запивая тёплым молоком. От этого засыпают, а мне просто необходимо было сделать эту ночь как можно короче. Мёд помог, помогла ещё одна ванна с овсом и Аманда, которая больше не лезла ко мне с набросками. Я лежала в темноте своей комнаты и плакала. Плакала беззвучно, чтобы никто не подумал приходить ко мне и жалеть, потому что жалость помочь мне ничем не могла.

И вот наконец-то утро, и мы сидим в офисе, но врача нет, хотя непонятно что она такого важного делает с утра, когда я — первый пациент! Когда меня позвали к врачу, я уже полностью отчаялась и была готова разреветься, потому как чувствовала себя ещё хуже, чем вчера — не знаю, прогрессировал ли ожог, или просто терпение полностью подошло к концу. Я стала думать про Аманду, про то, что ей предстоит через три месяца, и понимала, что ей будет намного больнее моего, но только осознание этого не умоляло моего зуда ни на йоту. Сейчас мне была дорога каждая минута.

В смотровой я уже схватила журнал, чтобы занять свои тянущиеся к красным бугоркам руки перелистыванием страниц, но врач на удивление появилась сразу, как удалилась медсестра. Она держала в руках заполненный мною бланк, где я чётко прописала причину визита — сильный ожог листьями ядовитого дуба. Старушка в очках и с химической завивкой совсем не походила на врача, но я пыталась зачесать в себе физиогномика и покорно протянула для осмотра руки, которые уже все, от запястья до локтя, покрылись красными бугорками.

— Ну разве это сильный ожог? — усмехнулась старушка в белом халате, посмотрев на меня сквозь очки, как сказочный волк в бабушкином чепце — на Красную Шапочку. — Сильный — это когда шишки на целый дюйм поднимаются над кожей. Где в последний раз был ожог?

— На лбу, — ответила я и покраснела.

Я тогда споткнулась в парке о корягу и упала лицом в опавшую листву, в которой не было видно ядовитого трилистника, но потом мне сказали, что даже ветки без листьев содержат яд. Да что там листья, даже зола от сожжённых растений может вызвать сильное раздражение. Тогда у меня на лбу выросла колоссальная шишка, и две недели пришлось ходить в бейсболке, чтобы её никто не увидел.

— Где ещё? — спросила врач с улыбкой.

А что не улыбаться, когда она знала ответ, ведь я ничем не отличалась от других несчастных, которые хватали ядовитый сок на руки, а потом ходили в туалет. Чёрт всех дери! Я давно в парках не трогаю руками лицо и мою в туалете руки с мылом, хотя и знаю, что холодная вода полностью не нейтрализует яд, но в этот раз не было туалета. Это я, дура дурой, предложила Аманде срезать дорогу по склону. Это ведь надо знать, как и правила пожарной безопасности, что нельзя сходить в парке с проложенных дорожек, где побеги этих ядовитых кустарников вытоптаны!

— Хорошо ты погуляла, — улыбнулась бабушка-волк, выписывая рецепт на антибиотики и сильный гидрокортизон.

Погуляли мы действительно хорошо, а лучше бы не ленились и поехали к отцу вчера. Я вышла в холл, судорожно сжимая в руке рецепты. Аманда с большим трудом смогла их забрать.

— Где ближайшая аптека? — сказала она тихо.

Мы приехали в Монтерей. Откуда мне знать! Я и аквариум бы с трудом нашла. И это в нормальном состоянии, а сейчас меня било мелкой дрожью, хотя зуд немного отступил, ведь мозг начал посылать в нижнюю часть тела сигналы, что скоро станет легче.

— Знаешь, — вдруг сказала Аманда. — Я вычитала тут, пока ждала тебя, что в родах надо думать, что всё это закончится, и очень скоро. Это даёт силы.

Я кивнула и направилась к выходу из офиса, чтобы приблизить окончание своей слишком уж реально-невыносимой боли.

Глава сорок первая "Новый год в объятьях Сан-Франциско"

Вечер тридцать первого декабря был безнадёжно испорчен, потому что очередной охранник в очередном клубе, извинившись, с улыбкой выпроводил нас вон. Мы тоже улыбнулись в ответ уже изрядно поднадоевшим обречённым оскалом, пятясь к лифту, на этот раз, в отеле «Хилтон».

— Теперь не хватало только застрять, и тогда Новый год удастся на все сто! —подытожила я, ударяя кнопку, благодаря которой лифт должен был вернуть нас в фойе и выпроводить на уже почти ночную улицу новогоднего Сан-Франциско.

Аманда что-то сказала, но я поняла, вернее расслышала лишь окончание фразы: «лэ сатана». Я непонимающе взглянула на неё, но не успела попросить повторить слова, которые не достигли моего раздосаданного мозга. Она сама объяснила:

— Это на иврите, древняя поговорка: типа, не раскрывай рот дьяволу. Так что думай только о хорошем.

— Ну как можно не нервничать, когда мы не можем нигде приткнуться!

— А что ты хотела! Новогодние вечеринки бронируют в сентябре!