Одна ночь

Иваненков. Шурик, пойди в квартиру сороковую и девятнадцатую. Скажи, чтобы отправлялись, кто у них там в резерве, на чердак. Наших пожарных надо сменить!

Шурик. Пожарные не сменятся.

Иваненков. То есть, как это не сменятся?

Шурик. Не уйдут. У них там весело. Домработница Лянгертов танцевала так, что снизу пришли просить ее отдохнуть, а то штукатурка валится. А теперь все пожарники и Тамара Петровна сидят и поют.

Иваненков. Ладно. Делай, что сказано. Иди, иди!

Нюся, Оля, Шурик уходят. Архангельская кладет мешок со снегом на лоб больной.

Архангельская. Вот так, милая. Так будет вам легче. Так, так.

Даша. Спасибо.

Архангельская.

Она ровнее стала дышать. Ничего. Ничего. Все обойдется.

Марфа. Доченька, лучше тебе?

Даша, Гораздо лучше. Совсем хорошо.

Архангельская. Ну вот и ладно. (Подходит на цыпочках к столу.) Тише!

Марфа. Дашенька, а где помещается Сережина школа?

Даша. Ох, мамочка, далеко!

Марфа. Голубчик мой, доченька моя, тут за тобой посмотрят. Видишь, какая заботливая женщина начальница санзвена. Распорядительная такая, отгородила тебя, устроила, как в комнате, крошечка. Позволь мне уйти!

Даша. А куда, мамочка?

Марфа. Сережу из школы взять.

Даша. Ведь его не отдадут.

Марфа.

Отдадут.

Даша. Нет, мамочка.

Марфа. У меня все бумаги с собой. Там все сказано: и про документы, и про все. Дашенька, дочка моя родная! Ты разумная, и старшие братья у тебя самостоятельные мальчики. А Сережа на фронте пропадет… Надо же мне хоть кого-нибудь себе оставить!

Даша. Ты, мамочка, минуточку только помолчи. У меня от каждого твоего слова как гвоздики вонзаются в голову.

Марфа. Хорошо, хорошо.

Даша. Минуточку только.

Марфа. Молчу, родная, молчу.

Иваненков. Ох как спина болит!

Архангельская. Продуло. Прострел.

Иваненков. Нет. Это я после могилы окаянной не могу согнуться.

Архангельская. Вы в могиле лежали?

Иваненков.

Стоял. Сегодня на кладбище. Нет, товарищи, на свете народа хуже могильщиков. Давай ему, грабителю, сто грамм хлеба, иначе он не желает землю мерзлую рыть.

Ольга Петровна. Вы подумайте!

Иваненков. А разве мог я бросить Михаила без погребения? Такой был дворник, какого во всем районе нет. Мало ли мы с ним пережили? Ну и схватил я лом.

Ольга Петровна. Ох, мамочки!

Иваненков. И давай землю рубить. Только когда по пояс уже стоял в могиле, нашлись люди, незнакомые, пришедшие своих близких похоронить. Один дядя моих лет, седоватый, другой совсем молодой парень. Взяли они молча лопаты и помогли.

Ольга Петровна. Есть все-таки сочувствующие люди!

Иваненков. А зарывать могильщики явились. Торопятся как на пожар. Племянница Михаила плачет, прощается с покойником, а могильщик ей: «Гражданка, или плакать, или дело делать».

Ольга Петровна. Боже мой! Боже мой! Когда же все это кончится!

Архангельская. Не распускайтесь, пожалуйста! И без этих проклятых вопросов тошно.

Лагутин. Тише! Слышите?

В наступившей тишине явственно слышно жужжание фашистского самолета.

Иваненков.

Опять над нами кружится, людоед чертов.

Ольга Петровна. Почему зенитки молчат?

Архангельская. Чтобы не обнаружить себя.

Лагутин. Ненавижу дураков.

Архангельская. О ком это вы изволите говорить?

Лагутин. О нем. О фашисте. Ох, если бы это летала над нами смерть на бледном коне! Страшно это, но красиво! Ох, если бы это чудовище носилось над городом. Змей холоднокровный, дикий, – нет, дурак мальчишка над нами висит аккуратный, застегнутый, подтянутый. Что ты изменишь в ходе войны, если, скажем, сейчас Ольгу Петровну разорвешь? О, как это страшно и глупо! Страшно и глупо!

Иваненков. Ого! Над нашим домой разворачивается. Как бы не сбросил. А ну потише!

Жужжание самолета слышится явственнее.

Даша. Мамочка, ты знаешь, что я замуж вышла?

Марфа. Знаю.

Даша(смеется.) Ох, мамочка, как я ему долго крутила голову. Он ждал, ждал, терпел, терпел, а добился все-таки своего. А я рада.

Марфа. Тише, девочка, тише. Отдохни, а потом мне с тобой поговорить надо.