Однажды разбитое сердце

Эванджелина не могла сдержать улыбку, расплывшуюся по ее лицу, и хихиканье, вырвавшееся из груди.

– О, замечательно! Ты проснулась наконец. – Марисоль просунула голову в дверь, впустив в комнату поток тепла, исходящий от очага в соседней комнате. Должно быть, она проснулась намного раньше. Сестра уже успела нарядиться в платье цвета молочного персика, ее светло-каштановые волосы были аккуратно заплетены в косу, а в руках она держала две чашки дымящегося чая, наполнившего прохладную комнату Эванджелины ароматом зимней ягоды и белой мяты. К тому моменту, когда они наконец-то покинули бал, обе девушки были настолько измотаны, что практически рухнули в свою карету и проспали всю обратную дорогу до трактира.

– Ты мой ангел-хранитель. – Эванджелина села и с благодарностью приняла чашку горячего чая.

– Не могу поверить, что ты можешь спать после всего, что случилось прошлой ночью, – выпалила Марисоль, но ее голос был неестественно высоким, а пальцы, в которых она держала чай, дрожали.

Эванджелина подумала, что, несмотря на воодушевленный вид ее сводной сестры, Марисоль наверняка далось это нелегко, – наблюдать за тем, как Эванджелина обретает свой счастливый финал, в то время как люди все еще называют ее Проклятой Невестой.

И все из-за Эванджелины.

Вот только Эванджелине теперь было что терять, если она надумает раскрыть Марисоль правду о своей связи с Джексом.

Чай внезапно начал отдавать нотками слез и соли, когда Марисоль продолжила:

– Предложение принца Аполлона было самым романтичным жестом, что я когда-либо видела, – а может, и самым романтичным событием, которое когда-либо случалось в истории. Ты будешь такой красивой невестой!

– Спасибо, – тихо сказала Эванджелина. – Но нам не нужно и дальше обсуждать это.

Марисоль нахмурилась.

– Эванджелина, не нужно скрывать своего счастья, только чтобы я почувствовала себя лучше. Ты станешь принцессой. Никто не заслуживает этого больше, чем ты. И ты была права насчет вчерашнего вечера. Ни единая душа не признала во мне Проклятую Невесту. А кое-кто даже пригласил меня на танец. Ты его видела? – Марисоль прикусила губу и улыбнулась. – Я думаю, он был самым красивым парнем среди всех присутствующих – после принца Аполлона, конечно. У него были темно-синие волосы, ярко-голубые глаза и самая загадочная улыбка на свете. Его зовут Джекс, и я надеюсь…

– Нет!

Марисоль отпрянула назад, будто ей залепили пощечину.

Эванджелина вздрогнула. Она не хотела, чтобы ее слова прозвучали столь резко, но обязана была защитить свою сводную сестру от Джекса.

– Извини, я просто слышала о нем нелестные вещи.

Марисоль поджала губы.

– Я знаю, что «сплетники» были добры к тебе, но ты лучше меня знаешь, что не стоит слушать гадкие слова тех, кто шепчется за спиной других.

– Ты права, я не должна верить сплетням, но это не просто слухи. – На этот раз Эванджелина постаралась говорить мягче. – Я встречала Джекса. Он был на том вечере в первый день, и… я не думаю, что он тебе подходит.

Марисоль фыркнула.

– Не всем суждено выйти замуж за принца, Эванджелина. Некоторые из нас счастливы, когда на них просто обращают внимание.

– Марисоль, я…

– Нет, извини, – выпалила Марисоль с побледневшим лицом. – Мне не следовало так говорить. Это все влияние матери.

– Все в порядке, – отозвалась Эванджелина.

– Нет, это не так. – Марисоль посмотрела на пятно чая, который она только что пролила на свои юбки, и ее глаза наполнились слезами. Но Эванджелина знала, что сестра расплакалась вовсе не из-за перепачканных юбок. Юбки тут были совсем ни при чем.

Марисоль присела на край кровати, все еще рассматривая пятно на своем платье, и ее голос прозвучал отстраненно:

– Ты когда-нибудь играла в детстве в игру, – в ту, где стулья выставляются в один круг, а когда перестает звучать музыка, нужно найти свободный стул и сесть? Но стульев никогда на всех не хватает, поэтому один человек всегда остается без места в кругу, а затем выбывает из игры. Вот что я чувствую: как будто упустила свой шанс занять стул, и теперь меня выкинули из игры.

Марисоль тяжело вздохнула, и Эванджелина ощутила ее боль в своей груди.

Эванджелине всегда было сложно находить общий язык с Марисоль. У них, казалось, никогда не было много общего, за исключением Люка, которого им, к ужасу, пришлось делить на двоих. Но сейчас это казалось самой несущественной вещью, что их объединяла.

Глядя на Марисоль, Эванджелина вспоминала те месяцы, когда работала в книжной лавке и чувствовала себя одним из литературных романов, завалявшихся на пыльных, старых полках в самом дальнем углу лавки, – забытой и одинокой. Но в душе Эванджелины всегда теплилась надежда на то, что все изменится. Может, она и потеряла своих родителей, но у нее оставались воспоминания, за которые она держалась всеми силами, их истории и слова поддержки. А все, что было у Марисоль, – это ее мать, что разрушала ее жизнь, вместо того чтобы поддерживать.