Однажды в Африке…

По телевизору шел нескончаемый танец балетных лебедей, а по улице двигалась толпа желающих пополнить число окружавших живой стеной Белый Дом. Якимов уже потолкался среди них вчера, посмотрел на флаги, реющие над ними. «Ну, российские, это само собой, — размышлял он, — тем, кто с петлюровско-бандеровскими сине-желтыми, нужна „самостийность“, а с черно-бело-синими хотят избавиться от „оккупантов“. Расклад ясен». Впрочем, относительно возможного обвинения в том, что он связывал упомянутый сине-желтый флаг с определенными историческими лицами, у Якимова был даже готов ответ, где говорилось бы, что упоминание Симона Петлюры и Степана Бандеры только возвеличивало этот флаг. Это даже льстило бы ему, поскольку оба эти деятеля в нынешней Украине, по слухам, уже признаны национальными героями.

У старого капитана все домашние были на даче, и он был заметно рад, что им никто не мешает и можно не принимать участия в не очень нужных разговорах. Кивнув на открытое окно, откуда вливался в комнату звук сотен шагов и еще отдельные голоса, он хрипловатым голосом заметил:

— То, что сейчас происходит, я это, в общем, принимаю. Много мы натерпелись от всех этих парткомов, политотделов и помполитов, которые были рядом все время. Но что будет потом? У кого в руках будет власть? Кому будет принадлежать все, что на нашей земле и в ее недрах? Кто будет владельцем заводов, газет, пароходов? Помнишь «Мистера Твистера», Паша?

Якимов ответил, косвенно поддерживая капитана:

— Ручаюсь, что будущих владельцев всех перечисленных вами объектов сейчас в уличных шествиях не увидишь. Они выжидательно поглядывают в окна из-за штор и соображают, что к чему.

— Боятся не ту карту вынуть из колоды, — согласился отставной капитан, пригладив седой ежик волос.

Теперь, много лет спустя, Якимов вспомнил и тот разговор, и ту атмосферу тревожного ожидания. Он неожиданно подумал, что среди осторожно выглядывающих тогда из-за штор, возможно, была замечена и лысоватая голова будущего «олигарха» и борца с властью, а в его взгляде — жуликоватое, настороженное проворство наперсточника из подземного перехода в сочетании с усталой скорбью древнего народа.

«Впрочем, — поправил себя Якимов, — если мне докажут, что этот доктор наук стоял в „живом кольце“ перед работающими на холостом ходу танками, я публично принесу свои извинения. Но надеюсь, что этого делать не придется».

А потом, вернувшись домой, когда уже сменилась власть, он мог видеть, как на глазах начинает разваливаться родное пароходство, словно ледяная глыба-айсберг, попавшая в теплое течение. Стали появляться какие-то судоходные компании и компанийки, знакомые корабли исчезали, проданные куда-то и неизвестно кем. Исчезали и кадры: теперь можно было наниматься на любое заграничное судно.

Якимов зашел к знакомому инспектору отдела кадров. Не раз он получал от него направление на судно, не раз он приглашал его в ресторан, чтобы «обмыть» новое назначение. Теперь работы у инспектора почти не было, так как направлять было некуда.

— Андреич, пока не поздно, иди капитаном на «Ладогу», — сказал он несколько смущенным тоном продающего кота в мешке. — Команда, правда, с бору по сосенке, но выбора нет. Ни для кого теперь нет выбора.

Якимов и так уже был в бессрочном отпуске, поэтому раздумывал он ровно полминуты.

Свирин недавно заходил к Эльясу, чтобы отдать взятые у него в долг тридцать финго. Тот сидел в кресле у приемника и слушал передаваемую по радио чью-то речь. Оказалось, выступал президент этой черной республики. Эльяс сделал ему знак молчать и указал на свободное кресло. Свирину не хотелось терять время на слушание речей чужих президентов, когда и своего-то слушать не очень хочется, если удается поймать по радио Москву. Но он стал слушать. Английский язык президента, если говорить о выговоре, был чуть получше, чем у водителя городского такси. Говорил он о том, что им не нужен партийный плюрализм, так как он может привести к трибализму, а племенная разобщенность им не нужна. Надо уважать культурную самобытность своей страны и не копировать западную демократию с ее так называемыми свободными выборами, частой сменяемостью главы государства и так далее. В африканском традиционном обществе был здоровый культ верховного вождя как отца народа, и нам надо это перенести в наши новые условия. «Но сейчас нам надо сплотиться в борьбе с внутренним врагом, — неслось из приемника, — платными агентами чуждой нам идеологии, которые угрожают лишить нас традиционных ценностей».

Свирину было скучно это слушать, но он сочувственно глядел на Эльяса и подумал, что его внимание ко всему этому можно понять.

«Мы отсюда когда-нибудь вырвемся, — думал он, — а ему здесь жить».

А вот, видимо, и было то, что заставляло сирийца вникать в эту речь, так как в ней только что прозвучало: «Африканизация всех сфер жизни — вот наша задача, и мы не позволим разным чужеземцам держать в руках всю торговлю и вообще владеть всей инфраструктурой в стране. Африка — африканцам!»