Однажды в Африке…

Мфумо с некоторых пор стал чувствовать, что в городе, да и, пожалуй, по всей стране что-то происходит. Это напоминало ожидание какой-то катастрофы. У него, газетчика, уже выработалось чутье, почти как у животного, на всякие готовящиеся изменения в порядке мироздания. Мфумо пытался успокоить себя тем, что слишком уж мало времени прошло с тех пор, как на улицах слышалась стрельба и грозно рыкали моторы бронемашин. Новая власть утвердилась, кровь на улице смыли дожди и даже следы от пуль на стенах домов заделали раствором бетона, алебастром, а кое-где просто залепили глиной. Но тревожное чувство не уходило прочь. Глядя на улице в глаза прохожим, он видел, что многие что-то прячут во взглядах, как прячут в кармане нож. Идя домой, в свое жалкое жилище из одной маленькой комнаты и с общей кухней отдельно во дворе, он нарочно замедлял шаг, стараясь быстро оглядеть двор и тех, кто в нем находился. Он снимал жилье за полтораста пондо в месяц у толстой торговки овощами, которая брала с него явно заниженную плату. Ей хорошо был слышен стук пишущей машинки, и она знала, что в этой уже не новой выдумке белых людей может скрываться великая сила. Особенно, если по ее клавишам, похожим на пуговицы, бегают проворные пальцы такого, как этот Мфумо. Он может кого-то возвеличить, а может осмеять и втоптать в грязь, поэтому хозяйка относилась к нему с осторожной любезностью, смешанной со скрытой опаской. В ее родном племени говорили, что лишь та змея живет долго, которая не выползает на дорогу.

Разговор с Мфумо состоялся через два дня после извещения из банка.

— Ничего, мы что-нибудь придумаем, — обнадеживающе заявил Мфумо, с внешней отрешенностью глядя на потолок, где терпеливо поджидала муху большеголовая ящерица. Комлев к ней привык и уже почти не обращал внимания на бледнорозовую тварь. Иногда к ней приходила подружка из коридора, и тогда они гонялись за насекомыми вместе.

— Сейчас главное — найти дешевое жилье, — озабоченно напомнил Комлев. — Ну, и достаточно приличное.

— Там, где я живу, есть рядом свободная комната. Но это такой район, где белого человека никогда не увидишь, и снимать там жилье просто немыслимо (он сказал: «Out of the question» — даже вопрос не стоит). Это вызвало бы просто нездоровое любопытство и всякие пересуды.

Когда-то Мфумо казалось, что у всех белых людей, поскольку все они всегда в меньшинстве, должна быть большая сплоченность, даже круговая порука, и они уж не дадут друг дружке пропасть среди черного большинства. Теперь он уже знал, что у них несогласий во всем и различий не меньше, чем у их темнокожих братьев, принадлежащих к разным племенам. Как говорится, рука сгибается в локте, а нога в колене. Ничего необычного.

Мфумо предложил поселиться у знакомого индийца, который иногда сдает меблированные комнаты на втором этаже прямо над своей лавкой. Можно даже со столом, где подают чапати вместо хлеба, и если запах карри, чеснока и маринованных зеленых манго не вызывает аллергии. Некоторые белые джентльмены, например, возражают. У этого Дхармчанда даже с двухразовой едой — утром и ближе к вечеру — будет все равно в два раза дешевле, чем здесь, в «Сангаме».

— Пойдем к этому Дхармчанду, — решительно настроился Комлев. — «Лоала» придет через неделю, я узнавал. Если капитан Форбс возьмет меня на стажировку, как обещал, я перехожу на пароход. Там и буду жить.

— А потом? Если мой вопрос уместен, конечно.

— Я бы хотел, чтобы меня взяли помощником капитана. Я уже соскучился по работе. К тому же постепенно заработал бы на билет домой.

Комлев говорил об этом с суховатой сдержанностью, словно боялся вспугнуть саму возможность такого варианта. В сущности, это была единственная возможность остаться на плаву как в фигуральном, так и в прямом смысле.

Дхармчанд весьма любезно сказал Мфумо, что подготовит комнату для белого постояльца через три — четыре дня, и Комлеву ничего не оставалось как ждать. В «Сангаме» он пока не говорил о своем скором уходе. Сам хозяин счел своим долгом сообщить Комлеву, что ему звонили с утра, и звонивший называл какое-то странное, возможно русское, имя, которое просто невозможно было запомнить и еще труднее воспроизвести. Сказали только, что к нему придут ближе к вечеру, когда немного спадет жара. Комлев принял это устное послание с некоторой настороженностью, так как теперь он ничего хорошего не ждал ни от телефонных сообщений, ни от посетителей. Ему самому звонить было некому, кроме как Сергею из посольства, но того ни разу не оказывалось на месте, а иметь дело с автоответчиком Комлев не любил. Ему казалось, что это просто коварная уловка, когда не хочется с кем-то разговаривать. Лишь однажды этот неуловимый Сергей оказался на месте, но тут же поспешно сказал: «Извини, старик, дел сейчас по горло, поговорим в другой раз». Комлев не страдал мнительностью, но допустил, что его нынешний, не внушающий доверия статус, уже не тайна и что знакомство с таким человеком никого не украсит.