Однажды в Африке…

— Вот этого я как раз и не имею права сказать. Дня через три они придут ко мне за ответом. Хотят, чтобы я с ними сотрудничал. К этому времени я должен быть далеко отсюда, и никто не должен знать, где я буду скрываться. Твоя «Лоала» уходит в рейс завтра утром? Постарайся выкроить сегодня часок для встречи вечером. Выпьем пива и встретимся с девушкой, которую ты, возможно, помнишь. Ее товарищ по работе подвозил тебя когда-то к гостинице. Ну, когда мы смотрели на все эти ритуальные пляски в полнолуние. Связь теперь будет только через нее.

— Я ее помню, ее зовут Найди. А что все-таки случилось?

— Тогда встречаема в баре «Три семерки», кстати, это недалеко от набережной и твоего причала. Что случилось? Пока еще ничего, но надо готовиться к крупным событиям. Больше ничего сказать не могу.

Они встали со скамьи под раскидистой бугенвилией, недалеко от дома, где снимал комнату Комлев, и расстались.

Комлев считал, что каждый россиянин за рубежом, как бы он ни относился к своему посольству, должен делиться с ним тем, что может представлять для него интерес. Он туда и отправился, ненадолго зайдя в свою полупустую комнату, где, казалось, застоялась недельная духота, несмотря на то, что половину окна занимала сетка от насекомых вместо стекла. В комнате царила удручающая пустынность, и она была лишь временным прибежищем с почти гостиничной безликостью. Дхармчанд вышел из своей лавки и встретил его со сдержанной почтительностью, его дети смотрели на фуражку Комлева с боязливым восхищением. Он потрепал их черные, нестриженые головы и через полчаса был уже у знакомого особняка с трехцветным флагом. Полицейский у входа, которого явно впечатлила форма Комлева, даже отдал ему на всякий случай честь. Сергей оказался на месте в своем кабинете. Какое-то время он с одобрением обозревал Комлева и подвел итог:

— Молодец. Значит, ты теперь при деле. А я думал, что придешь к нам за воспомоществованием. На предмет оплаты проезда на Родину.

— Мне только с сегодняшнего дня пойдет зарплата. Я был стажером на пароходе. Но это не главное. У меня есть информация к вашему посольскому размышлению. Здесь затевается что-то вроде переворота. Мне только намекнули, но думаю, что все похоже на это.

— Источник надежный?

— Думаю, что да. Но тот, кто сказал, должен скрываться.

Сергей потрогал золотистый шеврон на черном погоне Комлева.

— Что это за звание? Или это должность?

— У них это старший помощник капитана. Ну, в общем, мне надо идти. Есть еще дела, а завтра утром в рейс. А сюда я зашел так, из гражданского долга долга, можно сказать.

— Надо подумать, как это подать шефу. «Голословность, — фыркнет он, — никакой достоверности».

— Скажи другим, у кого голова лучше привинчена, если есть такие.

И Комлев из расслабляющей прохлады кабинета нырнул опять в океан разогретого послеполуденного воздуха Лилонгве.

Комлев зашел на почту, купил конвертов с марками, так как решил, наконец, начать писать письма. Растерянная неловкость, вызванная его неопределенным положением после падения Интертранса, проходила. А когда он получит свою первую зарплату, он ощутит свою полноценность в этом мире. Он даже вернет себе кое-какое самоуважение.

Солнце затянули облака, и их становилось все больше в последние дни. Теперь они плотно окутывали весь горизонт. Говорили, что это предвестник больших дождей. От недалекой отсюда реки временами тянуло неким подобием прохлады.

На улице он наткнулся на обычную для города сцену: полицейские остановили прохожего и что-то от него требовали. Комлев уже сносно понимал язык лулими, когда на нем обращались непосредственно к нему и говорилось об обыденных вещах. Но из быстрой речи этих троих он не понял ничего. Ему даже показалось, что задержанный полицейскими высокий, с круглыми плечами африканец в грязноватой тенниске и в шортах посмотрел на него с немым призывом о помощи. Лицо его, широкое, с двумя старыми шрамами на каждой щеке и крупными дырами в мочках ушей, где когда-то были массивные серьги, было ему знакомо. Ну, конечно! На «Лоале» он узнал бы его сразу. А видеть его в городской обстановке было непривычно. Еще когда механик Шастри показывал ему машинное отделение, он открыл и дверь в кочегарку, откуда их сразу обдало жаром с запахом угольного дыма. «Вот Муйико, наш лучший кочегар. Хорош, правда?» — спросил Шастри стайной гордостью, словно это был его приемный сын. А Муйико, с темным, мощным, блестящим от пота торсом, орудовал в этот момент длинным ломом. Оскалив зубы, он с веселой яростью вонзал его в топку под слой спекшегося шлака. Хищно пригнувшись и сразу выпрямляясь, он рывком взламывал этот слой. Вот таким Комлев его тогда и запомнил. Потом он его встречал не раз и после вахты, уже умытого и в одежде.

Комлев подошел к блюстителям порядка в Лилонгве, которые уже примеривались надеть наручники на свою жертву. Они хмуро уставились на белого незнакомца в форме ведомства водного транспорта.

— Мвами (господин), они хотят меня увести с собой, а мне нужно быть на судне к четырем часам, — сказал Муйико Комлеву на лулими, и тот его понял.