Однажды в Африке…

Комлев отметил для себя, когда впереди раскинулось озеро, что вот он впервые прошел на пароходе всю реку и это заняло всего трое с небольшим суток. Это по течению, обратно они будут идти не менее пяти. Что он видел на этой африканской реке, которой вначале немного побаивался, если бы ему пришлось написать кому-нибудь подробное письмо? Широкая река с лесистыми берегами. Они далеко, а на воде что увидишь? Крокодила, например, не видел ни разу. Два раза у берега видел бегемотов, вернее, их головы, черневшие над водой, как нечто изготовленное из темно-лиловой резины. И только один раз видел на самом глухом и отдаленном от пристаней и рыбацких деревень участке небольшое стадо слонов, пришедшее на водопой. Вот это уже была Африка. Пассажиры на палубе оживились, кричали: «Ндзову! ндзову!» Значит, и для них слон тоже теперь в диковину. Что еще особенного случилось здесь? Его чуть не убили ночью, но об этом он не стал бы писать. Он ловил иногда на себе внимательные взгляды команды, и глядевшие тотчас же отводили глаза. Значит, им что-то известно об этом. Матросы перестали петь по вечерам на баке. Возможно, догадываются о скором уходе капитана.

О жизни самого капитана Форбса знали мало. Сам же он предпочитал не говорить о себе ничего. Слухи и домыслы передавались из рук в руки, словно сомнительные денежные знаки невысокого достоинства. Говорили, например, о том, что приехал навестить его один из двоих сыновей, преуспевающий лондонский юрист. Кое-кто видел в бинокль с мостика парохода дом капитана на берегу речного залива недалеко от Лилонгве. Там же у небольшого причала якобы стоит и белая яхта капитана, с дизельным двигателем, под названием «Лоала-2». Только кто на ней ходит, если капитан все дни и ночи проводит на своем пароходе? Когда с ним был Палмер, он, правда, брал себе отпуск.

Сам же капитан Форбс не верил тем пожилым людям, которые заявляют с нескрываемым самолюбованием о том, что ни в чем не могут упрекнуть себя в прошлом и готовы в точности повторить весь свой жизненный путь, получи они от Провидения такую соблазнительную возможность. Если это не лукавство и фальшь, думал Форбс, то это глупость. Для него жизнь человека виделась не гладкой, словно укатанной дорожкой, а каменистой тропой с глубокими рытвинами и промоинами. А еще ее можно сравнить с висячим мостом из лиан, которые до сих пор еще встречаются в глухих местах Бонгу, где не может проехать не только автомобиль, но и велосипед. Идти по такому мосту целое искусство. Соскальзывает нога и проваливается в пустоту, где далеко внизу урчит, как голодный зверь, поток. Держась за боковое ограждение из лиан, идущий вызволяет ногу из лиановой петли, затем такое же происходит с другой, а то и с двумя сразу. Форбс допускал, что даже у коронованных особ и их отпрысков и у самых крупных магнатов нет ощущения этакой восхитительной неуязвимости и беспечности, когда они шагают по этой жизненной стезе. А уберечь от падения не поможет и самая недремлющая осмотрительность и бдительное внимание целого сонма служителей.

Капитан Форбс жил жизнью, которую сам придумал для себя, и она ему долгое время нравилась. Но с годами он стал, например, сознавать, что давно стал рабом своего парохода и не мог его покинуть даже на время, если полностью не доверял умению управлять судном и всей судовой жизнью того, кого он оставлял вместо себя. Палмеру он доверял, но таких, как он, было всего два, ну от силы три человека за все время, когда он был владельцем и капитаном парохода. И теперь Форбс заботливо готовил себя к перемене всей своей жизни и даже выискивал причины необходимости этой перемены. Ночное нападение на Комлева на борту его судна наглядно указывало ему, что это было своего рода пугающее предупреждение о том, что прежняя жизнь кончена и что его пароход и все, кто на нем, ни от чего теперь не застрахованы.