Однажды в Африке…

Всю группу, кроме двоих, которых с заломленными руками сразу же куда-то увели, загнали в тесноватую камеру с одним окном без стекла и с частыми продольными прутьями. Мебель была представлена двухъярусными железными койками с грязными даже на первый взгляд матрацами. За низкой железной перегородкой в углу были унитаз и раковина умывальника с сорванным краном, из которого все время струилась вода. Все уселись на койки и, разбившись на группки, тихо переговаривались. Радж Капур, как Комлев для себя называл единственного здесь индийца, задирая голову, пытался что-то разглядеть сквозь решетку. Африканец лет сорока, с сединой в волосах, одетый в военную форму, но с сорванными погонами, о чем-то спрашивал через дверь у часового снаружи. Комлев подумал, что в африканской тюрьме жизни можно лишиться не только сразу, как, например, от пули, но и постепенно — от болезни. Сырая вода, льющаяся из крана, которую придется пить за неимением другой, малярийные комары, влетающие ночью в окно, и от которых не спастись. Он вспомнил флакон с антималярийными таблетками, который и сейчас так же стоит на столике в каюте. Их надо было принимать для профилактики еженедельно. Все это осталось позади, возможно, и сама уже жизнь. Но думать об этом не хотелось. «Инстинкт жизни», — подумал Комлев и, криво усмехнувшись, напомнил себе о том, что излишняя щепетильность в прошлом может сократить ему жизнь в настоящем. Не преувеличил ли он вульгарность этой Нолины, оттолкнув ее? Да, он не поддался ее грубоватым чарам, но зато спровоцировал ее на месть. Странно, но ненависти к ней он не чувствовал и думал о ней, скорее, с каким-то брезгливым недоумением. И подвел итог: «Дитя природы, что с нее возьмешь?»

Радж Капур оказался вне всяких компаний, он подошел к Комлеву и заговорил на английском:

— Вы ведь, если не ошибаюсь, с «Лоалы», помощник капитана?

Комлев признал этот факт, давая своим далеко не жизнерадостным тоном понять, что все это, увы, уже в невозвратном прошлом. О причине своего ареста он не знает. «Не хватало еще о Китиги, который сейчас, надеюсь, сидит в бункере, говорить направо и налево», — подумал он.

А индиец с осторожной доверительностью ему тихо сказал:

— Если нас не отправят на тот свет в течение дня, есть даже шанс уцелеть. В их руках находится только небольшая часть города. Я слышал, что создается временный Комитет Спасения или что-то вроде этого. Ему подчиняется армия, верная прежним властям, но она разбросана по разным провинциям.

Он украдкой посмотрел по сторонам. Здесь, видимо, мало доверяли друг другу. Потом он так же тихо продолжил:

— Президента они успели убить и еще несколько министров. А всего у этих дикарей в военной форме тысяч десять солдат. Они все из двух-трех родственных племен. Так что для остального населения страны они чужаки. Их здесь всегда не любили, и даже, кажется, больше, чем, извините, вас, европейцев.

Своими словами он, видимо, заглушал страх перед неизвестностью.

— Далеко ли отсюда улица Лутули? — вдруг неожиданно для самого себя спросил Комлев. Он вспомнил о записке Нгора, вложенной в паспорт, который сейчас был в кармане.

Индиец посмотрел на него с какой-то растерянной жалостью. У этого европейца просто сдали нервы. В любой момент их могут вывести в тюремный двор и расстрелять, а он спрашивает о какой-то улице. И он ответил ему вежливо, чему способствовало его собственное чувство превосходства:

— Улица зулуса Альберта Лутули, лауреата Нобелевской премии мира, совсем недалеко отсюда. Примерно в трех кварталах. Там ваши друзья?

— Там меня могут приютить, — неохотно пояснил Комлев. — Если, конечно, останусь в живых.

И вдруг все заглушил рокот вертолетных моторов, потом прогремели взрывы совсем рядом. Что-то сыпалось с потолка, в окно хлынул едко пахнущий дым от разрыва ракеты, пущенной с вертолета. И послышалась такая стрельба, что, ее бессильны были заглушить даже толстые стены тюрьмы. Возможно, там, на улице, перевес сил теперь от мятежников перешел к тем, кто им противостоял. Все в камере вскочили на ноги и с потаенной надеждой смотрели на того, который был в военной форме и походил на кадрового офицера. В это время он громко пытался что-то втолковать часовому за дверью и говорил, видимо, на его языке. Всем, кто был в камере, он рукой сделал знак молчать.