Однажды в Америке

— Отличное было шоу, — сказал он. — Я бы ухлестнул за той красоткой-танцовщицей, которая выступала в просвечивающем платье. Она разбудила во мне страсть. Куда теперь?

— Мы подождем здесь, — сухо ответил я, — пока та красотка, что разбудила твою страсть, не переоденет свое просвечивающее платье и не выйдет сюда.

— Ага, — несколько смущенно протянул Джимми.

Я стоял рядом с машиной и курил сигару. Когда Долорес вышла из дверей и направилась ко мне, я почувствовал себя совершенно растерявшимся. Да, я, Башка, был растерян, словно малолетка.

Ее приветствие совершенно не походило на мое, неуклюжее. Она вела — себя с уверенным достоинством и дружелюбно. Она протянула мне свою мягкую обворожительную руку и улыбнулась. От ее улыбки у меня перехватило дыхание.

— Как у тебя дела, Башка? Я и впрямь рада видеть тебя — через столько лет.

Я и не думал, что она такая высокая. В туфлях на высоких каблуках она была почти одного роста со мной. Я не успел открыть дверь машины — Джимми с сияющим от восхищения лицом опередил меня. Закрыв дверь, он преувеличенно почтительно произнес:

— Куда едем, сэр?

— В «Трактир на распутье» Вена Рэлли, Джеймс, — небрежно бросил я, а затем запоздало поинтересовался: — Эй, Джим, ты знаешь, где это находится?

Он обернулся, посмотрел на меня с понимающей улыбкой и ответил:

— Да, сэр.

— У нас хватит времени на такую поездку? Не забывай, что к восьми мне надо снова быть в театре, — сказала Долорес.

— Обещаю, что привезу тебя вовремя.

Я взял ее покорную руку и нежно пожал. Долорес улыбнулась и ответно пожала мою. От этого пожатия у меня перехватило дыхание и по телу прошла дрожь, словно от удара электрического тока. Я откинулся к боковой стенке лимузина и пристально посмотрел на нее. Аромат ее изысканных духов будил во мне пьянящее желание. Я глубоко вздохнул и сделал вид, что теряю сознание. Ее это позабавило, и она весело сказала:

— Эй, Башка, очнись. Неужели, мое присутствие и впрямь так сильно действует на тебя?

Эмоции переполняли меня. Как ей доказать, что она и впрямь оказывает на меня необыкновенно сильное воздействие? Тоном Далиды она заметила:

— О Башка, ну ты и тип!

Разговор вела в основном она, и все, о чем бы она ни говорила, звучало оригинально, остроумно, восхитительно. Я потерял дар речи и сидел, нежно лаская ее маленькую ручку, любуясь движением ее губ, трепетом шелковистых ресниц, блеском зеленых глаз. Я был восхищен ее одновременно и простым, и шикарным костюмом и сказал ей об этом. Все, что было связано с ней, находилось в совершенной гармонии. Наша сорокаминутная поездка, казалось, заняла не более двух минут. Метрдотель ресторана почтил нас своим личным вниманием. Роскошный обед из десяти блюд, который я заказал по желанию Долорес, доставил бы истинное наслаждение любому гурману. Долорес ела с аппетитом молодого, прекрасного животного; я же, то ли потому, что был слишком озабочен ухаживанием за своей спутницей, то ли по причине ранее съеденных гамбургеров, лишь совсем немного поклевал из своих тарелок.

Долорес потрепала меня по руке и сказала:

— С твоей стороны было бы прекрасным жестом пригласить шофера пообедать с нами.

Я подозвал старшего официанта и сказал, чтобы он пригласил Джимми. Официант поклонился и ответил:

— Его уже обслужили в зале для шоферов. Это предусмотрено правилами ресторана.

Мы с Долорес рассмеялись, как будто это была очень смешная шутка.

После обеда мы пошли прогуляться минут пятнадцать по приятной, похожей на загородную, местности. Долорес с довольным видом курила сигарету. Я неожиданно поддался странному импульсу: прежде чем достать сигару из кармана, я осмотрел обочину дороги, ища глазами брошенный окурок. Когда я объяснил Долорес, что искал, она рассмеялась и, взяв меня за руку, сказала:

— Зов далекого прошлого, да? Я так рада за тебя, дорогой, но…

— И она печально покачала головой. — Эта ужасная жизнь, которой вы живете…

Я напряженно молчал. Она почувствовала, что я не желаю обсуждать мою жизнь, и сменила тему разговора.

Я был глубоко взволнован: она назвала меня «дорогой». Это говорило о том, что она неравнодушна ко мне. «Да, — думал я. — Да, моя ненаглядная. Ради тебя я готов вести любой образ жизни, какой ты только пожелаешь. Я уйду в отставку. Я выйду из дела и завяжу, если ты скажешь, — что надо завязать… У меня распихано, по хранилищам около ста тысяч долларов, и я кину их к ногам Долорес и попрошу ее выйти за меня замуж. Да, я сделаю ей предложение; когда мы будем ехать назад. Я займусь каким-нибудь легальным бизнесом в каком-нибудь небольшом городке. Я куплю дом где-нибудь вдали от вони большого города. Нас будет трое! Долорес, я и наш ребенок».