Одолень-трава

— Если бы ты знала, как я тебе благодарен за Абрамцево! Я тебя, Маша, за Абрамцево… люблю.

Маша тихонько засмеялась.

— Я-то думала, что и сама по себе, без прекрасного Подмосковья, чего-то стою.

— Я не так сказал… — смешался Дементий. — Я хотел сказать…

— У тебя еще будет время и возможность сказать, как хотел, — Маша разом посерьезнела, — а сейчас — слышишь? — звонок.

— Ну, я побежал.

— Далеко ли?

— Николаю Сергеевичу сказать «спасибо».

— Ты же его так или иначе сегодня увидишь.

— Надо сейчас. Не ему — мне надо… Дождись меня в институте, я через час вернусь.

Дементий видел по лицу Маши, что она так и не поняла, почему ему надо именно сейчас увидеть Николая Сергеевича, но объяснять было некогда: сокурсники уже валом валили в аудиторию, того гляди, столкнешься в дверях с преподавателем.

Он не стал брать куртку с вешалки, а как был в пиджаке поверх свитера, так и выскочил в институтский скверик, а оттуда на улицу.

Троллейбус будто его и поджидал: едва Дементий запрыгнул на площадку — тут же тронулся.

Погода в последнее время держалась устойчиво пасмурная. Солнце и нынче не показывалось. Но сидевшему у окна Дементию нынешний день и без солнышка виделся светлым и радостным. И люди, которые сидели и стояли в троллейбусе, были все сплошь милыми, симпатичными, хотелось каждому из них сделать или хотя бы сказать что-то хорошее, чтобы им стало тоже светло и радостно. Чтобы и вон та седенькая, похоже чем-то расстроенная старушка, и сидящий с нею рядом деловито озабоченный дядя с кожаной папкой в руках улыбнулись друг другу. И у круглолицей конопатой девчонки, которая внимательно изучает оторванный билет, — пусть номер билета будет счастливым…

А какие большие и хорошие письма он завтра же напишет братчанам — и ребятам, и голубоглазой Зойке!.. Впрочем, Зойке большое и хорошее вряд ли получится. Что он ей напишет: голубые глаза хороши, а теперь полюбилися карие?..

Вот он и доехал. Остается немного пробежать вперед и повернуть за угол.

Николай Сергеевич иногда работает дома. Хорошо бы застать его!

Видно, уж день нынче такой, с утра везучий. Мало того, что Николай Сергеевич дома, он сам и дверь открывает.

— Что случилось, Дема? — спросил он удивленно, с тревогой в голосе.

Должно быть, его удивил и встревожил и неурочный приход Дементия, и его всклокоченный, запыхавшийся вид.

— Случилось, случилось, дядя Коля! — Дементий обхватил Николая Сергеевича за плечи и ткнулся лбом куда-то в подбородок. — Спасибо!.. Строгий выговор…

На шум в прихожую вышла из кухни Нина Васильевна.

— Что за выговор? — конечно же поинтересовалась она. — За что и кому?

— Нина Васильевна, можно я и вас на радостях обниму?

Хозяйку дома явно смутили слова Дементия. Она — вот уж никто не ожидал! — зарделась, застеснялась.

— Какая же радость, если сам говоришь — строгий выговор?!

Нина Васильевна продолжала спрашивать и в то же время сама торопливо вытирала о фартук то ли в муке, то ли еще в чем испачканные руки.

Дементий шагнул к ней поближе, взял за полные мягкие руки повыше локтей и неумело громко чмокнул в щеку. Румянец залил ее лицо еще гуще.

Николай Сергеевич ни о чем не расспрашивал, ему и так было все понятно, Нине Васильевне же пришлось объяснять.

— Была тут у нас одна дискуссия… — начал Дементий.

— И один студент, — пришел к нему на выручку Николай Сергеевич, — доказывая свою правоту, размахался руками…

— Размахался и то ли нечаянно, то ли чаянно… задел своего оппонента.

— Тот — в бутылку. И парня, при нынешних строгостях, могли попросить из института.

— А дали только выговор! Как тут не радоваться?!

Слушая эту на ходу сочиняемую басню, Нина Васильевна переменно переводила взгляд с одного рассказчика на другого, и видно было по ее глазам, что она не очень-то верит сказанному, а может, даже и подозревает, что «один студент» перед нею сейчас и стоит.

— Складно у вас получается, только непонятно, зачем за дурака драчуна переживать-то?

Николай Сергеевич понял, что на этот вопрос надо отвечать ему.

— Дело в том, что дурак этот… как бы тебе сказать… в общем и целом хороший, дельный парень.

— Первый раз слышу, чтобы дурак был дельным, — все так же недоверчиво покачала головой Нина Васильевна. — Ну да у меня котлеты жарятся, как бы не подгорели, — и скорым шагом ушла на кухню. Уже оттуда крикнула: — Ты, Дема, чай, пообедаешь с нами?

Николай Сергеевич заговорщицки подмигнул: мол, конечно, с удовольствием. Но, вспомнив уговор с Машей, Дементий заколебался:

— У меня сейчас окно, — пришлось соврать, чтобы хоть с опозданием объяснить Нине Васильевне свой неожиданный приход. — А вообще-то опять надо в институт.

— А ты в это окно и пообедай. Если торопишься — у меня все готово, можно садиться.

Теперь отказываться и вовсе было нехорошо, неучтиво, а для хозяйки дома так, наверное, и обидно. «Поем борща и побегу!» — заранее ограничил себя Дементий, садясь за стол.

Нину Васильевну за обедом было не узнать. Она была не только доброй и щедрой, но и по-матерински ласковой к Дементию. И ласковость эта была не показной, а вполне искренней. Чудеса, да и только!