Одолень-трава

Ну, и переводы переводами, а ведь еще в те же времена было создано гениальное «Слово о полку Игореве», рядом с которым многое ли могут поставить любые европейский державы.

Так как же это так получилось, что высококультурное в XI и XII веках государство к XV и XVI словно бы одичало, пошло в своем развитии вспять?.. Это я вас спрашиваю, без пяти минут кандидат наук!

Вы что, запамятовали, что ли, что в XIII веке из глубины монгольских степей хлынули на нас несметные полчища полудиких кочевников и все, что составляло богатство и славу Киевской Руси, было предано огню и мечу?! София в Киеве сохранилась только потому, что она каменная, камень не горит. А вот книги по монастырским библиотекам были сожжены.

А пока мы слепли в дыму пожарищ — и длилось это не год и не десять лет, два с лишним века, — Европа продолжала строить свои дворцы и соборы… Это не я говорю, это Пушкин говорит, а Пушкина-то нам с вами вроде бы знать надо.

Так многого ли стоят щедро розданные вами Европе «пятерки»? Какие университеты мы могли открыть в XV веке, если лишь в самом конце его сбросили изнурившее нас ярмо ордынского ига?! О каких библиотеках можно говорить, если они были сожжены?! Ничего этого не знать европейцу еще как-то извинительно: ему дела нет, что Россия ценой своей гибели остановила татаро-монгольское нашествие и спасла Европу. Европа — опять вспомним Пушкина — всегда была по отношению к России столь же невежественна, сколь и неблагодарна. Она всегда глядела на нас свысока, с тем горделивым превосходством, с каким столичный щеголь глядит на деревенского недотепу: и то у него не так, и это не этак… Но вы-то, русский человек…

Викентий Викентьевич не успел додумать мысль до конца, как в прихожей прозвенел звонок. Должно быть, пришел тот самый человек…

3

Есть известная милицейская характеристика: без особых примет. Именно такой человек без особых примет к Викентию Викентьевичу и пришел. Одет по моде: плащ с ложными погончиками, пиджак с широкими лацканами. Ну, а если модно — считай, стандартно. Черты лица можно назвать правильными: и нос прямой, и губы ровной полоской, и твердый подбородок словно циркулем очерчен. Сквозь стекла очков глядят бесстрастно-внимательные глаза. От висков устремляются к макушке неширокие пролысины.

Молодой человек снял плащ, повесил на вешалку, провел расческой по волосам, придерживая их другой рукой. И каждое движение было четким, экономным, будто рассчитанным на кибернетической машине.

Они прошли в кабинет. Викентий Викентьевич усадил гостя в кресло обочь стола, сам устроился на своем обычном месте. Едва сев, гость сразу же занял позу: я весь — внимание. Такая похвальная в общем-то деловитость показалась Викентию Викентьевичу все же чрезмерной.

За время, что молодой человек вошел в квартиру, он ни разу не позволил себе улыбнуться или нахмуриться, удивиться или порадоваться. Его лицо сохраняло ровно-бесстрастное выражение, и Викентий Викентьевич даже почувствовал непонятную робость перед этим живым роботом. Не сразу сообразишь, как и с чего начинать с ним разговор.

К диссертации обычно прилагается список использованной литературы. И Викентий Викентьевич спросил: сам аспирант искал источники или кто-то ему рекомендовал. Тот кратко, не вдаваясь в подробности, ответил, что частично сам, частично по рекомендации научного руководителя.

— Не слишком ли много в диссертации цитат из первоисточников, особенно иностранных? Ведь цитата — это чужая подпорка собственной мысли. Но если мысль сама по себе достаточно интересна и серьезна, если она хорошо обосновывается — зачем ей какие-то еще подпорки?

На этот вопрос Викентия Викентьевича молодой человек ответил более пространно. Он сказал, что поскольку ему, к примеру, в главе о славянофилах требовалось доказать отсталость России, то как же тут было не процитировать записки иностранных путешественников, побывавших в нашей стране?

— Требовалось доказать, говорите? — переспросил Викентий Викентьевич. — Интересно знать, кто это от вас требовал? Научный руководитель?

Аспирант смешался, и только теперь Викентий Викентьевич увидел перед собой не бесстрастного супермена, а живого, выбитого из привычной колеи, а потому несколько раздосадованного человека.

— Я, наверное, неточно выразился, — не очень уверенно стал оправдываться соискатель. — Я просто хотел сказать, что в записках иностранцев о России много объективных и убедительных доказательств…

— Все же — доказательств?

— Я опять не так сформулировал свою мысль, — аспирант разволновался, на лице проступили розовые пятна. — Лучше сказать не доказательств, а свидетельств.

— Хрен редьки не слаще! И непонятно, почему вы обходите молчанием отечественные источники, а записки иностранцев, многие из которых были обыкновенными шпионами, считаете объективными и убедительными? Какая там объективность, если они смотрели на нас как на дикарей, поскольку сами имели университетские образования, а у нас, как вы сами пишете, никаких университетов и в помине не было.

— А что, разве это не так?

— Так-то так, но вопрос — почему? По какой причине?