Одолень-трава

Это они Дементия приглашали ехать вместе с ними в поселок.

— Спасибо, — ответил он на приглашение. — Я останусь.

Машина с рыбаками уехала.

Он натаскал из ближних зарослей сушняку и запалил костер. Сумерки сразу же словно бы сгустились и стали темнотой. Лишь близкий к костру камень-обелиск выступал из темноты, а весь остальной мир стал неразличим и невидим.

Когда нагорело достаточно углей, Дементий испек на них оставленную рыбаками рыбину. Так он со своим сверстником, соседским парнишкой Ленькой, делал в далеком детстве на ночной рыбалке.

Тот костер и этот костер… Какая, казалось бы, разница: и там и здесь за кругом света — непроглядная темь, и сколько ни гляди в нее — не увидишь, не узнаешь, где ты, в каком — ближнем или дальнем краю. Но как они тогда с Ленькой глядели в ночную тьму со спокойным сознанием близости родного дома, так и для Дементия сейчас этот костер горел не где-то на рязанской реке Проне, а за тысячи и тысячи верст от дома.

Маше бы, наверное, понравился и этот костер на краю света, и рыба на угольях, и ласковый шелест морской волны. Но если бы она попросилась сюда, он бы ее не взял. Приехать сюда ему надо было одному, потому что ехал он не просто на самые дальние наши острова, а на могилу отца. И ему надо побыть здесь одному. Побыть наедине с отцом.

Дементий пытался представить тот августовский день и тот час, которые стали в жизни отца последними. Ему хотелось знать, о чем думал в тот день и тот час его отец, какие чувства теснили его сердце…

Когда пламя костра начинало слабеть, Дементий машинально подбрасывал в него наготовленный сушняк, а мыслями так и оставался в том далеком времени. Прошлое обступило его со всех сторон, как вот эта темнота обступала свет костра.

Медлительной чередой вставали в памяти картины детства.

Вот он, еще совсем маленький, идет с отцом цветущим лугом в Березовую рощу. Дементий по дороге срывает понравившийся цветок, показывает отцу, и тот называет его: это кошачья лапка, это заячья капуста, а это медвежье ушко… А в роще отец всяких птиц ему показывает, различать их по перу и по голосу учит.

А вот они сенокосничают: отец косит, а Дементий маленькими грабельками траву ворошит. Потом в тени копешки едят печеные яйца с круто посоленным хлебом и запивают бьющим в нос квасом.

Большим уже стал Дементий, в школу не первый год ходит. Отец учит его пилить, тесать, строгать, а по вечерам читает интересные книжки про дальние страны, про моря-океаны…

Все это Дементию легко вообразить, потому что все это было. Было с соседним парнишкой Ленькой. Когда отец брал его в лес или на сенокос, Ленька, как настоящий друг, приглашал с собой и Дементия. Они втроем и по грибы ходили, и окуней на озере ловили.

У Дементия же отца не стало еще до его появления на свет…

И как ему хотелось, чтобы был у него отец! И не только маленькому — всю жизнь хотелось. Сейчас ему уже за двадцать, он сам сравнялся в возрасте с отцом, и так ли теперь-то он необходим? Разве что было бы перед кем погордиться, что за время работы на строительстве гидростанции его фотография не сходила с Доски почета?! Или что он, хоть и с трудом, но сумел поступить в институт, а теперь вот и успешно закончить учебный год?! Что ж, ничего зазорного, наверное, нет, если бы он об этом сказал отцу, ведь хорошему отцу вовсе не безразлично, как идут дела не только у маленького, но и у взрослого сына. Разве отца бы не порадовало, что в жизни, которую от отвоевал, сын успел сделать пусть и не великое, но доброе, на общую пользу, дело?! И разве не это называется связью времен и поколений, без которой жизнь становится пустой забавой и теряет свой смысл и свое назначение?!

Однако же все это было не главное. Ему просто хотелось бы жить с сознанием, что у него есть отец; и это не важно, что они, может, годами бы не виделись, — ему надо было знать, что в любой день своей жизни он может увидеть отца. То ли для серьезного разговора, то ли для того лишь, чтобы отец положил свою отцовскую руку ему на плечо, поглядел глаза в глаза, и все. Ведь близкие люди могут понимать друг друга и без слов…

Спасибо Ленькиному отцу, спасибо Николаю Сергеевичу за их сердечную доброту, но родного отца никто и никогда не заменит…

Сушняк прогорел, угли уже успели покрыться пеплом, а вокруг с каждой минутой почему-то становилось светлее и светлее.

Дементий оглянулся на восток. Там, за ближними сопками, разгоралась заря нового дня.

В рассветном туманце темной громадой проступил камень-обелиск. Должно быть, он когда-то оторвался от нависшей над берегом скалы и пролежал здесь тысячи, а может, и миллионы лет. Умные люди не стали его обрабатывать и сглаживать, а лишь на западной стороне каменной глыбы сделали плоскую выемку и вставили в нее бронзовую плиту с именами павших в этой бухте в августе сорок пятого. На западной стороне — лицом к России: пусть она их видит и помнит…

Фамилия отца («Сама фамилия обязывает быть отважным!») видится четко — он идет первым в списке, и Дементию страшно подумать, что эти отлитые в бронзе буквы — все, что осталось на земле от живого человека, от его отца…