Одуванчики в инее

– Это нам уже вместе надо думать, что это значит, – пожал я плечами. – Но думаю, все согласны с тем, что история этих дам настолько необычна, что все это неспроста. Не зря они к Ляльке Кукаразовой ходят. Может, они только из-за нее и живут в нашем городе. Кто их знает. Пока у нас еще мало информации.

Я замолк. О нашем новом соседе я поведать еще не успел и теперь думал, с чего бы лучше начать.

Но тут Гаврюшка заверещала так, что у меня зазвенело в ушах. Для нее это было совсем не характерно, и я слегка испугался. Все смотрели в полном ужасе мимо меня, по всей видимости, на нечто кошмарное. Прямо за своей спиной я услышал бренчание какого-то железа, и по моему телу пошли мурашки. Я не сразу решил: лучше ли принимать смерть затылком или лицом, но потом все же повернул окаменевшую шею и увидел… самого Мирона.

Узнать его, правда, было нелегко. Он был еще чернее, чем прежде, и зачем-то обвесился с ног до головы всякой кухонной утварью. На макушке у него красовалась кастрюля, которая вполне могла приглянуться Васильку. Поймав мой взгляд, он улыбнулся неожиданно белозубым ртом, поднял руки и сказал: «Бу!» Ребята заорали.

– Да прекратите вы! – закричал я, в свою очередь. – Я знаю его!

Воцарилась неуверенная тишина.

– Это мальчик, который живет в выгоревшей квартире, той, что напротив нашей. Я только собирался рассказать вам о нем, но он немного предупредил события… – Я снова обернулся к Мирону, все еще стоящему с поднятыми руками. – Что это с тобой? – шикнул я грозно.

Мирон пожал плечами и наконец перестал кривляться.

– Хотел повеселить вас, – бодро отозвался он. – Первая встреча все-таки должна быть запоминающейся, я считаю.

– Я вообще не испугался! – заявил Василек, смотревший на Мирона, как на прекрасного пришельца из иного мира.

Я пригласил горе-привидение в наш круг, и Мирон гордо прошастал вокруг дивана, бренча и звеня вилками, ложками и прочей мишурой, и уселся между мной и Васильком, который отпрыгнул к краю, не сводя глаз со своего нового идола. Гаврюшка хмурилась, но зато даже всеведущий и вечно спокойный Тимофей заинтересовался необычным гостем.

– А у нас похожие имена! – с неудержимой радостью выпалил Макарон.

– Ага, только мое имя действительно существует, а твое придумала мамаша, наверное, при варке лапши, – кивнул Мирон.

Макарон сразу поник.

Мирон неторопливо снял одну из вилок со своего одеяния, запустил руку за пазуху, достал оттуда сосиску, насадил ее как на шампур и протянул к нашему подсвечнику. Гаврюшка громко фыркнула. Я почесал голову. С одной стороны, это было как-то нехорошо и опасно, но – с другой не хотелось занудствовать. Мирон спокойно пожарил сосиску и смачно укусил ее. По угольному подбородку потекло несколько струек сока, оставляя светлые полосы.

– И долго ты уже живешь в этой печке? – холодно поинтересовалась Гаврюшка со сдвинутыми бровями.

– Да, долго, – ответил Мирон с полным ртом и ткнул в нее вилкой. – Хочешь тоже?

Гаврюшка насупилась еще больше и отвела взгляд.

– Не бойся, ничего я ему не расскажу, – вдруг рассмеялся Мирон.

Гаврюшка вытаращилась на него в недоуменном испуге.

– Чего ты кому не расскажешь?

Мирон подмигнул ей, и Гаврюшка покраснела.

«Да что ты вообще можешь обо мне знать?» – чуть не крикнула она, но было заметно, что она заволновалась.

Мирон улыбался все шире.

– Он много чего знает, – предупредил я Гаврюшку, и подбородок ее задрожал.

– Да ладно тебе кукситься! – махнул на нее рукой Мирон и вытер рот рукавом, устроив у себя на лице кашу из сажи и жира. – Нормальная же девчонка вроде! Не то что эта Маша-Раскрасаша…

Гаврюшка закатила глаза, но повеселела.

Тут внезапно поднялся Тимофей, подпорхнул на свой неземной манер к Мирону и положил ему белую ладонь на голову, сбросив тем самым кастрюльку. Мирон уставился на него диким взглядом волчонка. Тимофей долго смотрел на него сверху вниз, потом улыбнулся и проговорил:

– Знаешь, все мы скучаем по нашим мамам. Ты не один.

Глаза Мирона раскрылись еще шире и вмиг стали влажными. Все двенадцать свечей отражались в них. Я растерянно переглянулся с остальными ребятами, не участвовавшими в этой странной сцене. Внезапно послышался пронзительный всхлип и Мирон разрыдался, уткнувшись своим черным лбом в небесно-голубой свитер Тимофея. Это была картина маслом. Черное, увешанное железяками чучело в обнимку со светящимся, эфемерным ангелом. Когда Мирон оторвался от Тимофея, он стал немного чище, а Тимофей – намного грязней. Вокруг все потупили взгляды, и Тимофей как ни в чем не бывало снова прошел к своему месту.

– Я сделал вам трубу, – просипел Мирон и ткнул пальцем в темноту чердака. – Сейчас там у вашего объекта вожделения как раз целое собрание. Но, думаю, ночью не стоит ни за кем увязываться. Разве только я мог бы, но меня самого ищут. Так что лучше мне не соваться лишний раз за пределы двора.

– И почему тебя ищут? – спросила Гаврюшка уже более благожелательным тоном.

– Потому что я из детдома сбежал, – без пафоса поведал Мирон, и Гаврюшка понимающе кивнула.

– Из коррекционного, – с вызовом добавил Мирон.

Гаврюшка снова кивнула.