Одуванчики в инее

Помимо кухни в квартире имелось еще две комнаты, и в одной из них он неплохо обустроился, насколько это было возможным в данных обстоятельствах. Посеревший матрас лежал у дальней стенки помещения, которое наверняка казалось бы просторным, не будь оно настолько удручающе черным. Рядом с матрасом стояла старинная тумбочка из красного дерева, которая пару месяцев тому назад пропала с нашего чердака, а на ней горел ночник, который мальчишка только что включил. Посреди комнаты располагался низкий столик, заваленный всякой всячиной, от настольных часов до перочинных ножиков и карт, а в углу под красно-зелеными, явно сравнительно новыми занавесками, валялся мой распотрошенный рюкзак.

Я расстроился. У меня возникло ощущение, что кто-то влез в мою комнату и перевернул ее вверх дном. Но так как я первый проник на чужую территорию, возмущаться у меня не было права.

– Ты испортил мой интерьер, – недовольно заметил мальчишка, усевшись на матрас.

Я озадаченно повел плечами.

– Столик в прихожей, – процедил он.

– Так он сам рассыпался! – возмутился я.

– Почему-то до этого он сам не рассыпа́лся.

– Значит, ты ни разу до него не дотрагивался! Зачем такая мебель, интересно, нужна, которой нельзя касаться?

– Для красоты! – совершенно искренне удивился мальчишка, и я решил не вступать в дискуссии о красоте, особенно в обстановке разваливающейся, сгоревшей квартиры.

– Прости, не хотел, – пробубнил я.

Мальчик угрюмо смотрел на меня с целую минуту.

– Ладно, садись, – наконец сказал он снисходительно.

Куда именно мне садиться, он не пояснил, и так как рядом с ним мне располагаться не хотелось, я опустился на краешек стола, отодвинув карандаши и тетради, в которых я узнал свои собственные.

– И давно ты тут? – отважился я на еще одну попытку.

– Пару месяцев, наверное, – пожал он худыми плечами. – Какое там сегодня число?

Я сказал ему, и он присвистнул.

– Зебры полосатые! Значит, уже почти три месяца! И все насмарку…

Он как-то одновременно занервничал и раскис.

– Что насмарку? – спросил я.

Он снова бросил на меня пронзительный взгляд, полный подозрения.

– Ладно уж, раз пробрался в мой дом со своим рюкзачком вонючим, расскажу о себе, – проговорил он важно, словно делал огромное одолжение. Мой рюкзачок, видно, скоротал ему несколько одиноких часов. – Но отвечать я буду только да или нет. А ты задавай вопросы.

Я оторопел.

– Так это мы до завтрашнего дня тут сидеть будем!

– Ну и что? – огрызнулся мальчишка, но задумался. – Ладно, хотя бы имя отгадай, – согласился он в конце концов.

Я закатил глаза, но начал перебирать все известные мне имена.

– Лёша?

– Нет.

– Саша?

– Нет.

– Вова?

– Нет.

– Дима?

– Нет.

Так мы сидели добрых полчаса. После того как у меня иссякли русские имена, я перешел на английские, потом на немецкие, испанские и французские, которых в совокупности оказалось от силы десятка два. Затем я назвал несколько звериных названий, вспомнив о самом себе, и в конце концов мне это все надоело.

– Румпельштильцхен, – закатил я глаза.

– Да! – крикнул мальчишка и даже подпрыгнул на своем попахивающем матрасе.

– Что, правда, что ли?

– Нет, а что это за дурацкое имя такое? – рассмеялся он.

– Все, хватит! – стукнул я ладонями об колени. – Не знаю я больше имен!

– Маловатенько ты вообще знаешь, – ухмыльнулся он и погрозил мне грязнющим, как у выползшего из канавы лешего, пальцем. – Петров меня зовут.

– Так это фамилия! – рассердился я.

– А там, где меня раньше держали, всех только по фамилиям называли, – заковырял он тем самым пальцем в зубах. – Но ты и имени не назвал. Мироном меня зовут.

– Мирон Петров? – переспросил я. – Ты уверен, что не ошибся? Может, все-таки Петя Миронов? И где это тебя держали, интересно мне знать, в зверинце, что ли?

– Кому бы говорить, – лукаво улыбнулся мальчуган. – Воробью ли дивиться зверинцу и странным, по его мнению, именам?

Теперь уже я впился в него глазами. Ни на одной тетрадке из рюкзака не стояло этого моего имени.

– Знаешь, Воробей, – как ни в чем не бывало продолжал Мирон, – когда практически безвылазно сидишь в этой дыре столько времени, невольно начинаешь интересоваться соседями.

– И чужими вещами, – не сдержался я и многозначительно посмотрел на тумбочку.

– Так она на чердаке валялась! То, что вы там заседаете парочку раз в неделю, еще не значит, что и чердак, и все его содержимое вам принадлежит. К тому же там, где я был, вообще ничего своего нет, все общее.

– Ну так и где ты был? Что за зверинец? – Так как он обо мне, видимо, все знал, мне надо было скорее нагнать его и получить преимущество.

– Коррекционный интернат номер тринадцать, – охотно поведал Мирон. – Для умственно отсталых детей. Так что ты со мной поаккуратней! У меня диагноз есть, могу выкинуть что-нибудь несуразное и опасное.

Я растерянно осмотрел его еще раз, но не обнаружил явных признаков психопата.

– И… и почему ты тогда здесь? – робко пролепетал я, хотя уже знал ответ.

– Сбежал, конечно! – прикрикнул Мирон и ударил кулаком по матрасу. – Что мне там сидеть? Ты хоть раз был в интернате? Хоть в коррекционном, хоть в обычном?